Фортуне Буагобей - Дело Мотапана

Но вскоре Куртомер забыл об этом – он заметил в глубине зала человека, который всецело завладел его вниманием. Это был пожилой мужчина, не очень высокий, крепкого сложения. Его костлявое лицо было тщательно выбрито, а смуглая кожа выдавала южное происхождение. Этот человек не мог быть парижанином, потому что его костюм давно вышел из моды, и он ел с ножа. «Должно быть, латиноамериканец, – подумал Куртомер. – Мне кажется, я его уже где-то видел».

Мужчина ел как животное – шумно, сильно двигая челюстями, и пил, поднимая локоть, как пьют у стойки в винных погребках, но при этом исподтишка посматривал на отставного флотского лейтенанта, и их взгляды часто встречались.

«Кажется, я его интересую, – думал Жак. – Может быть, он меня знает? Мы где-то встречались? Где? Конечно, не на приемах».

Мужчина, съев хлеб, который ему подали, вдруг встал и взял еще несколько кусков с соседнего стола.

«Теперь понял! – сказал себе Куртомер. – Это моряк. Он ходит, широко расставляя ноги, как во время качки. Наверно, я встречал его в какой-нибудь гавани или на судне. Он француз? Непонятно, но явно не офицер… Разве что квартирмейстер. И то вряд ли! Они держатся получше».

Мужчина сел на свое место и снова принялся жевать с большим аппетитом. Бульруа с приятелями заметили его и исподтишка смеялись над простаком, который сам ходит за хлебом, вместо того чтобы позвать официанта. Куртомер не обращал на них внимания, но странный посетитель все больше разжигал его любопытство.

«Если это простой матрос, – говорил он себе, – должно быть, это китобой, после удачного плавания приехавший в Париж, чтобы промотать свою долю. Он запросто завтракает за два луидора, и на обоих мизинцах у него по перстню с бриллиантом».

Утолив голод и жажду, молодой повеса закурил сигарету и начал думать о другом – главным образом о своем проигрыше. Среди тех, кто у него выиграл, был и Анатоль Бульруа, поэтому сейчас этот молодчик еще меньше нравился Куртомеру. Он услышал, как Анатоль дважды или трижды упомянул имя Жюльена де ля Кальпренеда, и хотя последний был не очень симпатичен Жаку, он поспешил приняться за кофе, боясь, что, услышав какие-нибудь неприятные слова в адрес Жюльена, не выдержит и поставит Бульруа на место.

Тут Куртомер заметил, что человек, которого он принял за китобоя, собрался уходить – он попросил счет. «Как! Ни рома, ни водки! – мысленно удивился Жак. – Неужели я ошибся? Моряк, сошедший на берег, чтобы развлечься, не стал бы так торопиться!» И он опять принялся с интересом наблюдать за незнакомцем.

«Любопытно знать, куда он пойдет, – подумал племянник маркизы де Вервен. – Но не могу же я устроить за ним слежку…»

Мужчина прошел мимо и открыл стеклянную дверь. Жаку хватило времени его рассмотреть.

«О-о! – удивился Жак. – У него уши проколоты. Наверняка он матрос. И, кажется, он украдкой взглянул на меня. Если он меня знает, то заговорил бы со мной, вид у него неробкий. Но что мне до этого? Похоже, я превращаюсь в сыщика. Ну вот, он вышел, и я, пожалуй, пойду».

Куртомер расплатился и вышел в ту же дверь, что и мужчина, который так его заинтриговал, но вскоре забыл об этом странном типе. Погода была очень хороша для прогулки: ясное небо, теплый ветерок. Экипажи только начали прибывать. Юные англичанки в коротких платьях прогуливались под бдительным надзором долговязых худощавых гувернанток. На стульях, расставленных вдоль аллеи, изящно одетые мужчины ждали случая поклониться моднице или просто богатому экипажу: превосходный способ показать прохожим, что имеешь хорошие знакомства, – не важно, ответят на поклон или нет.

Куртомер знал Париж как свои пять пальцев. Он не давал себе труда снимать шляпу перед экипажами, но мог бы назвать всех, кто в них сидел. Радость его была бы полной, если бы вдруг мелькнуло какое-нибудь молодое незнакомое личико, прелестная дебютантка. Но тут была вся старая гвардия, знаменитые властительницы полусвета, а он так часто присутствовал на этих смотрах, что уже не находил в этом удовольствия.

Он трижды обошел круг, не встретив ни одного нового привлекательного лица. Наконец, в четвертый раз он увидел в экипаже женщину, которая в этот час никогда не бывала на Елисейских Полях. Она была прекрасна и походила на богиню Свободы или статую Республики, а экипаж, должно быть, был наемным, потому что на кучере красовалась яркая ливрея и сомнительной белизны перчатки. Лошадь шла шагом довольно близко к тротуару. Дама, очевидно, хотела, чтобы ее заметили, и, казалось, искала кого-то среди зевак.

Куртомер, решив отдохнуть, сел возле большого дерева. Он намеревался довольно долго пробыть в этом милом уголке и занял сразу два стула, предвидя появление какого-нибудь приятеля. Он закурил, уже не думая о красавице и о человеке с проколотыми ушами. Минут пять он чертил круги на песке, как вдруг, приподняв голову, заметил по соседству мужчину, который оказался не кем иным, как незнакомцем из кофейни «Посланники».

Зачем он пришел сюда? Куртомер, склонный видеть во всем лишь дурное, принялся рассматривать его с таким видом, который мог бы напугать мирного буржуа. Незнакомец не убежал, но опустил глаза и завертелся на стуле, словно гость, не знающий, как начать разговор. Это заставило Жака заговорить с ним весьма нелюбезным тоном:

– Уж не принимаете ли вы меня за хорошенькую женщину? В кофейне вы не спускали с меня глаз, а теперь уселись рядом.

– Извините, – ответил тот, ничуть не рассердившись, – я не хотел оскорбить вас или помешать вам, но…

– Что такое? Вы меня не знаете, следовательно, вам не о чем со мной говорить, так что прошу вас оставить меня в покое.

– Клянусь, что никогда не осмелился бы подойти к вам, если бы… Могу ли я спросить вас… не служили ли вы на флоте?

– И что, если служил? – спросил Куртомер, удивившись, хотя и ожидал чего-то подобного.

– На фрегате «Юнона»?

– Ну да. И что?

– Точно… Я сразу вас узнал, хотя прошло уже пять лет…

– Где мы встречались? Вы были в экипаже «Юноны»?

– О нет, господин капитан.

– Зачем вы называете меня капитаном? Вы никогда не служили под моим началом! Тем более пять лет назад я был мичманом.

– Это правда, но вы шесть месяцев командовали канонерской шлюпкой, стоявшей у устья реки Сайгон. Вы иногда сходили на берег.

– Да, когда нас предупреждали о пиратах. Нескольких я даже повесил.

– Они заслужили это. Но, если бы не вы, меня так же, как и их, вздернули бы на мачте, а я был не виновен, как новорожденный младенец.

– Как? Если бы не я, вас повесили бы?

– Я хочу сказать, что если бы я имел дело с другим офицером, то, может быть, именно так все и случилось бы. Вы помните, как летом 1875 года возле мыса Трама вы захватили и сожгли китайскую джонку?