Джозефина Тэй - Дочь времени. Дело о похищении Бетти Кейн (сборник)

– Что ты говоришь!

– Я не имел в виду ничего плохого. Коллеги бы ее любили, дети обожали. Она занимала не свое место, и в этом ее трагедия.

– Ладно-ладно. Не хочешь, не надо. Какие там еще у нас исторические загадки? Железная маска?

– Ничего не помню, но человек, не сорвавший с себя жестянку, меня не интересует. И вообще меня не интересует человек, лица которого я не вижу.

– Ах да. Как это я забыла о твоей страсти к лицам? Кстати, у Борджиа есть замечательные лица, и ты мог бы найти для себя не одну задачку. А Перкин Варбек? Толкаешь его туда-сюда, а он все на месте. Помнишь, есть такая игрушка?

Дверь приотворилась, и в проеме показалось родное домашнее лицо и неизменная, а потому тоже ставшая родной шляпка миссис Тинкер, которую Грант помнил со времени своего первого появления в ее доме. Он просто не представлял свою домоправительницу в другой шляпке, хотя знал, что у нее есть еще одна, потому что она иногда упоминала о «моей синей шляпе», но то было нечто необыкновенное во всех смыслах, и на Тенби-Корт в доме 19 миссис Тинкер в ней никогда не появлялась. Синяя шляпка служила мерилом значительности происходящего, и миссис Тинкер надевала ее в особых случаях. («Вам понравилось, Тинк? Как там было?» – «Нет, не стоило надевать синюю шляпу».) Она надевала ее в день свадьбы принцессы Елизаветы, ею отмечены некоторые другие события в королевском семействе, а также короткий репортаж в хронике: герцогиня Кентская перерезает ленточку… В общем, этот головной убор служил для оценки явлений, достойных надевания «моей синей шляпы».

– У вас гости, – сказала миссис Тинкер. – Я уже собралась уйти, но мне показалось, будто я узнала голос. Тогда я сказала себе: «Это всего-навсего мисс Халлард» – и вот решила войти.

Как всегда, миссис Тинкер принесла множество бумажных пакетов и пакетиков и еще маленький букетик анемонов. С Мартой она поздоровалась, как равная с равной, и Грант вспомнил, что в свое время она служила костюмершей и потому не испытывает благоговения перед театральными богинями. Потом она искоса взглянула на великолепную сирень, расцветавшую под руками Марты, не видевшей лица миссис Тинкер. Однако, заметив анемоны, Марта ловко разыграла сценку, словно год ее репетировала.

– Я выбрасываю кучу денег, чтобы порадовать тебя белой сиренью, а миссис Тинкер приносит полевые лилии и сводит на нет все мои усилия.

– Лилии? – недоверчиво переспросила миссис Тинкер.

– Они красивее Соломона, который во всей славе своей никогда не одевался так, как любая из них. А они не трудятся и не прядут [2] Евангелие от Матфея. Глава 6, стих 28. .

Миссис Тинкер бывала в церкви только на свадьбах и крестинах, но принадлежала к тому поколению, которое еще посещало воскресные школы, поэтому с любопытством взглянула на пучок славы, зажатый у нее в руке.

– Вот оно что. Не знала. Так гораздо интереснее. А я всегда думала, что они сродни чертополоху, который растет вдоль любой канавы. Стоят они все-таки дороговато, а выглядят так себе. Значит, они бывают разного цвета? А почему в магазине об этом не говорят? И почему их называют лилиями?

Женщины обсудили перевод слова «анемон» и неточности в Писании («Я всегда удивлялась, зачем хлеб на воде», – сказала миссис Тинкер), и злополучный момент встречи был забыт.

Они все еще были заняты Библией, когда в палату вошла Пигалица с цветочными вазами. Грант обратил внимание, что они не годились для анемонов и, следовательно, предназначались для сирени, служили как бы паролем к дальнейшему диалогу, но Марту не интересовали женщины, если только она в данный момент не испытывала в них нужды, и такт, который она проявила в отношении миссис Тинкер, был всего лишь avoir faire [3] Умение вести себя (фр.). , годами выработанным рефлексом. Из величины социальной Пигалица была переведена в величину функциональную, и ей ничего не оставалось, как собрать выброшенные в раковину нарциссы и молча поставить их в вазу, а Грант впервые за долгое время наслаждался прекраснейшим в мире зрелищем – притихшей Пигалицей.

– Все, – сказала Марта, кончив колдовать над сиренью и поставив вазу так, чтобы он мог любоваться трудами ее рук. – Я ухожу и оставляю тебя на попечение миссис Тинкер. Пусть ни один пакет не будет обойден твоим вниманием. Дорогая миссис Тинкер, не может быть, чтобы ни в одном из них не было ваших знаменитых «холостяцких пуговиц».

Миссис Тинкер зарумянилась.

– Вам они нравятся? У меня здесь совсем свеженькие, прямо из духовки.

– Конечно, потом мне придется немножко поголодать, ваши кексики смертельно опасны для талии, но я не в силах удержаться. Всего парочку. Сегодня в театре я устрою себе роскошный чай. – Марта не спеша отобрала себе два кекса («я люблю порумяней») и положила их в сумку. – Au revoir [4] До свидания (фр.). . Через пару дней загляну, и мы займемся вязанием. Ничто так не успокаивает, как вязание, правда, сестра?

– Правда-правда. Многие мужчины, заболев, начинают вязать. Им кажется, будто за вязанием быстрее летит время.

Послав Гранту воздушный поцелуй, Марта ушла в сопровождении преисполненной почтительности Пигалицы.

– Я бы очень удивилась, если бы мне сказали что-нибудь путное об этой девчонке, – раскладывая пакетики, сказала миссис Тинкер, и ясно было, что говорила она не о Марте.

Марта пришла через два дня, но не принесла ни спиц, ни шерсти. Она впорхнула в палату вскоре после ленча в модной шляпе а-ля казак, сдвинутой набок с обдуманной небрежностью, которая, по-видимому, заставила ее на несколько минут задержаться у зеркала.

– У меня совсем нет времени, дорогой. Бегу в театр. Сегодня дневной спектакль. Господи, спаси и помилуй! Ну кто придет, кроме прислуги и дураков?! Так нет, гони играный-переиграный спектакль, в котором слова уже потеряли для нас всякий смысл. Мне уже кажется, мы от него никогда не отделаемся. Ужасно! Одно и то же, одно и то же! Вчера Джеффри заснул в середине второго акта. Будто его кто выключил. Я подумала, не случился ли с ним удар. А потом он сказал, что совершенно ничего не помнит.

– Провал в памяти?

– Да нет. Нет же. Он все делал автоматически, говорил, двигался, а сам в это время думал о другом.

– Судя по тому, что пишут критики, это не такое уж редкое явление.

– Сказать честно, не редкое. Джонни Гарсон, например, будет рыдать у кого-нибудь на груди, но если спросить, тотчас немедленно и совершенно точно ответит, сколько у него наличными. Но это не то. Не половина же действия! Представь, Джеффри выгнал из дому сына, поругался с любовницей, обвинил жену в связи со своим лучшим другом – и все это, думая совершенно о другом.

– О чем же?

– Говорит, решал, сдать или не сдать Долли Дакр квартиру на Парк-лейн, потому что Латимер, который теперь губернатор, продает свой особняк в стиле Карла II на Ричмонд-стрит и Джеффри хочется его купить. Он знает, что там нет ванных комнат, поэтому прикидывал, не переоборудовать ли ему под ванную маленькую комнату с китайскими обоями, которые очень украсили бы дальнюю комнату на первом этаже, отделанную панелями викторианской эпохи. К тому же он еще не знает, в каком там состоянии водопровод и канализация и хватит ли у него денег на полную замену труб и всяких там раковин. И вот, размышляя о кухонной плите и кустарнике у ворот, он вдруг обнаружил, что произносит монолог перед девятьюстами восьмьюдесятью семью зрителями… А, одну книжку ты все-таки осилил.