Диана Чемберлен - Умелая лгунья, или Притворись, что танцуешь

Он не понял меня. И я никогда не рассказывала ему о себе столько, чтобы позволить ему понять.

– В общем, как говорила Зоуи, – заметила я, – существуют разные степени открытости. – Я сцепила руки на коленях. – Мне не хочется непостижимых, туманных тайн, однако не хочется и чтобы биологическая мать поселилась у нас в доме.

– Она прожила у них всего месяц, – возразил Эйден. – Ты слишком остро реагируешь на их ситуацию, не стоит делать из мухи слона.

– Ты будешь отцом, – возразила я. – И тебе трудно понять мои перспективы.

– Ты имеешь в виду… ты опасаешься соперничества? Но это же смехотворно.

– Неужели?

– Да. Эта девчушка знает, кто ее мать. Но она любит их обеих, и, что еще более важно, она сама любима обеими. Ты же сама говорила, малышка. Главное достоинство открытого усыновления в том, что ребенка любит так много людей.

Неужели я действительно говорила это? В последнее время, похоже, я говорю одно, а имею в виду совсем другое. Да, запутанная ситуация. Отвернувшись от Эйдена, я устремила взгляд в темноту, сгустившуюся за окошком машины. Мне вспомнился отец. Окажись он сейчас здесь, то докопался бы до моих истинных чувств ровно за десять секунд. Он понял бы, что я боюсь потерять ребенка, которого пока даже не знаю.

Если бы заглянувшего в Моррисон-ридж туриста спросили, какой, по его мнению, из пяти здешних домов когда-то служил жильем для рабов, то последним он, вероятно, выбрал бы дом Амалии. Ну, на самом деле, честно говоря, не последним. Большой кирпичный дом бабули явно выглядел главным особняком, однако никому и в голову не пришло бы, что в стильном и современном домике Амалии когда-то жили рабы. Половина акра, выделенного Амалии, официально входила в состав двадцати пяти акров бабули. Не знаю, как папе удалось договориться с бабулей, но она разрешила Амалии жить там. Я надеялась, что она будет жить там всегда.

Едва я свернула на велосипеде с кольцевой дороги на узкую аллею к ее дому, до меня сразу донеслись звуки музыки, хотя мне пришлось проехать еще метров десять, прежде чем я узнала, кто поет: Фил Коллинз  [16] Фил Коллинз, полное имя Филипп Дэвид Чарльз Коллинз (1951) – известный британский певец, барабанщик и автор песен. Упоминается его первый сингл In the Air Tonight, ставший одним из его главных хитов и породивший множество легенд. исполнял песню «В вечернем воздухе». Я обожала танцевать под нее и быстрее закрутила педалями.

Дом Амалии словно выпрыгивал из-за деревьев. Только что его не было, и вот он уже весь перед тобой. Эта одноэтажная постройка из дерева и стекла, казалось, естественным образом вырастала из земли.

Спрыгнув с велосипеда, я прислонила его к одному из деревьев на дворовой лужайке. Через стеклянную стену я уже видела, как Амалия танцует в своей большой гостиной. Точно призрачная фигура, она гармонировала с отражениями деревьев в окнах. Я вбежала в дом, и, заметив меня, Амалия протянула мне руку. Я взяла ее, и мы медленно поплыли по широким половицам дощатого пола под знакомые финальные слова песни. Черный эластичный топик Амалии дополняла лавандовая шифоновая юбка, спускающаяся ниже колен и с разрезом до середины длины, который позволял ей свободно поднимать ноги. У Амалии имелся целый букет подобных юбок самых разных оттенков. Когда она поворачивалась в танце, подол юбки взлетал в воздух, а ее черные волосы волнами рассыпались по плечам. А если Амалия кружилась, то все кружилось вместе с ней.

По контрасту мои волосы стягивал «конский хвост», а розовую маечку дополняли обрезанные джинсовые шорты. Я успела скинуть сандалии, и мы обе танцевали босиком. Эта комната великолепно подходила для танцев, всю ее мебель составляли два больших круглых кресла «Папасан» из ротанга, стоявшие возле дальней стены, да беспорядочное нагромождение подушек на полу под окнами. Верхние оконные рамы поблескивали ее любимыми витражными вставками в виде абстрактных узоров, и эти цветовые композиции, казалось, отплясывали вместе с нами. Я завороженно следила, как мои руки окрашивались в голубые, потом в золотые или алые тона. Я обожала танцевать. В школе мы с друзьями увлекались стилями «электрик слайд» и «бегущий человек», но на самом деле больше всего мне нравилась свобода движений интерпретационных танцев Амалии, когда само твое ощущение музыки порождало движение. Но мои сегодняшние чувства, однако, явно отличались от того, что я чувствовала, танцуя с ней в прошлый раз. Теперь я узнала об Амалии то, чего не знала раньше.

Песня закончилась, и Амалия поставила григорианские хоралы. Мы обычно разогревались под эту спокойную и странную гулкую музыку, занимаясь медленными растяжками на ее отполированном дощатом полу. Она давала мне указания, хотя сама предпочитала называть их «советами», поскольку на самом деле ей хотелось, чтобы я двигалась именно так, как чувствую, а не исполняла точные или заученные упражнения. «Перенеси вес на ведущую ногу, – могла она сказать мне. – Плавно скользи в сторону. Представь, что к твоей груди привязана нить, которая плавно тянет тебя вперед». В прежние годы меня раздражали эти растяжки, мне не терпелось начать танцевать. Но потом она научила меня внимательно следить за дыханием, за тем, как отзывалось во мне каждое легкое движение и какие чувства оно вызывало. Она замедлила темп моих порывистых движений. Научила сосредотачиваться. Сегодня, однако, сидя напротив нее на полу, делая наклоны вперед и доставая руками до пальцев ног, я невольно думала о том, чем отличается Амалия от моей матери. Все движения Амалии характеризовались медленной и плавной вдумчивостью. Все движения моей матери – быстротой, точностью и целесообразностью. Как мой отец мог любить двух столь разных женщин?

После воскресного разговора с папой я удрученно размышляла над странностью нашей семейной ситуации. Все в нашей жизни, что раньше казалось мне совершенно естественным, теперь стало казаться ненормальным и почему-то опасным, хотя, в чем заключалась опасность, я не могла объяснить даже самой себе. «У нас нет секретов друг от друга», – говорил папа о себе и о моей матери. Мне хотелось верить, что это правда, однако… неужели моя мать действительно нормально воспринимала то, что голова Амалии лежала на его плече? Почему мне никак не удавалось выкинуть эту картину из головы?

Я взглянула в сторону Амалии, она сидела, широко расставив ноги, подол ее шифоновой юбки задрался, обнажив белые бедра, верхняя часть тела склонилась вперед, руки практически распластались по полу, и волосы веером рассыпались перед ее головой. Теперь я видела ее в новом свете. Мне представлялись ее уроки танцев в той «нетрадиционной» больнице. Я воображала ее влюбленной в моего отца, воображала эту любовь, породившую меня. Как переживал папа, когда Амалия неожиданно исчезла? И что испытала мама, когда Амалия появилась на нашем крыльце с ребенком от моего отца?