Джейсон Арнопп - Последние дни Джека Спаркса

Я изучаю рвотную массу на полу. Прелестно. Вот валяется еще гвоздь, идентичный тому, что торчит из ноги Ди Стефано, и вот еще один невнятный покореженный обломок металла. Я наклоняюсь, чтобы поднять гвоздь, но Безбородый одергивает меня лаем, который, как выяснится позже, означает: «Ничего не трогай». Переводчика Тони, к счастью, поблизости нет, так что я с невинным видом продолжаю перекатывать гвоздь в пальцах. Он действительно сделан из тяжелого металла.

– Положите на место! – командует Бородач. – Это теперь дело полиции.

– Нет-нет, – цедит сквозь зубы Ди Стефано. – Я не стану писать заявление на ребенка, который не ведает, что творит.

Подозреваю, старик уже жалеет, что пустил журналиста на сеанс. Надо думать, он рассчитывал, что экзорцизм пройдет без подобных загвоздок. Какая удача, что я вписал неправильное имя в документ, гарантирующий Ди Стефано право контрольного экземпляра. Для тех, кто не в теме: контрольный экземпляр – это когда интервьюируемый имеет право прочесть финальный вариант текста и внести свои коррективы, другими словами, потребовать удалить неугодные ему фрагменты. Это являние ворвалось в журналистику лет десять-двадцать назад, когда один бесхребетный писака прогнулся под большой звездой и наделил ее подобной властью. С тех пор эта история в нашей профессии как бельмо на глазу, заодно со всякими другими ограничениями вроде присутствия пресс-секретарей на интервью или заранее одобренных вопросов. А вы еще спрашиваете, почему я перешел на литературу…

Спектакль окончен, и Мария приняла свой прежний вид. Желтизна сошла с белков ее глаз, и шея снова кажется нормальной длины, вот только лицо остается пунцовым, и сломанный кровоточащий ноготь выглядит болезненно. Они с матерью сидят в сторонке, и девочка с диковатым испуганным видом расспрашивает мать на беглом итальянском. Мадделена, с трудом сдерживая слезы, пытается отвечать на вопросы дочери, параллельно вытирая носовым платком кровь с губ Марии.

Поймав на себе обжигающий пристальный взгляд Мадделены, я пытаюсь объяснить, что смеялся не над ее дочерью, а над самой ситуацией. Без Тони некому помочь мне справиться с этой задачей, и одних моих интонаций оказывается недостаточно. На вопрос, что она намерена предпринять дальше, Мадделена выдавливает несколько слов на английском:

– Не знаю. Может, к доктору…

Я соглашаюсь:

– Это правильно. Надо испробовать все варианты.

Я не хочу говорить очевидного, поэтому не добавляю: «Тем более что тут вашу дочь как бы рвет кровью и железом».

– Синьор, – подзывает меня Ди Стефано.

Я иду на поиски Тони и нахожу этого лентяя на улице. Он стоит на лужайке и таращится на отвесный утес за церковной стеной, выдувая ноздрями сигаретный дым. Я рассказываю это не просто так: Тони буквально подпрыгивает , завидев меня. Он так выбит из колеи моим появлением, что машинально тянется к крестику, который болтается у него на шее. До чего все-таки сильный эффект такие штуки, как экзорцизм, производят на верующих людей. Тони стряхивает оцепенение и возвращается со мной в церковь, отбросив сигарету прочь.

Двое из ларца как смогли приостановили кровотечение священника, но Ди Стефано успел стать белее мела. Служки что-то нашептывают ему на ухо по-итальянски, вероятно, просят не обращать внимания на глупого журналюгу и поберечь силы. Но вопрос, не дающий Ди Стефано покоя, не терпит отлагательства:

– И что же, по-вашему, такого смешного в экзорцизме?

Он сверлит меня мертвецки пристальным взглядом.

Будь я Луисом Теру или Джоном Ронсоном, в этом месте я бы нервно поправил очки на переносице и уклончиво ответил бы вопросом на вопрос – короче, как-нибудь отбрехался. (Элеанор: Нет, я не забыл, что вы с Мюрреем не любите, когда я поминаю этих двоих в печати, но на той неделе Ронсон сам прошелся по мне в радиоэфире. Он не называл меня по имени, но намеки были недвусмысленные. А в «Таверне Фицроя» один из лакеев Теру не удержался и проговорился о продажах книг Луиса и количестве просмотров в Интернете и спросил, не снимают ли по моим книгам сериал. Так что с моей точки зрения – они первые начали.) Но я отвечаю Ди Стефано без обиняков, мол, рассмеялся потому, что процесс изгнания дьявола напомнил мне клоунаду.

Ди Стефано принимает мой щелчок стойко, если можно так выразиться о человеке, неуклюже растянувшемся на паре лавок, в разодранном платье, с куском металлолома, торчащим из ноги.

– Дело в том, что так я вижу любую религию, – продолжаю я. – Я…

– Вы атеист, – обрывает меня священник. – Да. Я слышал о вас. Вы атеист и наркоман.

Он кряхтит и обхватывает ногу синюшной рукой. Видя его мучения, я злорадствую. Потому что я не наркоман, хотя в лечебнице меня каждый день пытались убедить в обратном. Наркозависимость совсем как религия, она для слабаков. А я сейчас, в эту самую минуту, ясным промозглым днем, чувствую себя на коне. Все в моих руках. Все прекрасно. Я даже и думать забыл о кокаине, который успел особенно прилюбить. Безбородый вчитывается в мелкий шрифт на упаковке обезболивающих. С Бородачом они спорят, можно ли скормить священнику еще таблеток, пока не приехала «Скорая».

Я говорю Ди Стефано:

– Сначала я подозревал, что Мария с вами заодно, но теперь, – я перевожу взгляд на торчащий из раны гвоздь, – я в этом сомневаюсь.

– Что ж, хоть в чем-то нам удалось вас переубедить, – замечает священник. – Но уверяю вас, ни в чьих действиях сегодня не было обмана. Обманываете себя только вы.

Обходя стороной этот детсадовский, на уровне «сам дурак», комментарий, я говорю:

– А если серьезно… Разве вы не видите, что девочка психически нездорова?

Ди Стефано включает свою избирательную глухоту.

– Хочу предупредить, – говорит он. Прежняя громогласность улетучилась из его голоса, и он звучит чище, но все-таки подозреваю, что священник мне угрожает. – Вы, конечно, можете смеяться в церкви, ваше право. Над нами ежедневно смеются. Но когда вы смеетесь над…

Он окидывает церковь беглым взглядом.

– Над дьяволом? – спрашиваю я повышенным тоном, так, чтобы меня услышала и Мария, и остальные, в надежде, что она и Мадделена вобьют себе это в голову. – Не существует никакого дьявола!

Ди Стефано издает странный звук, вроде лошадиного ржания. Кажется, в том смысле, что я лезу в бутылку, задирая главного по подземелью.

Мадделена стоит в сторонке. Она одна. Должно быть, женщина усердно подслушивала наш разговор, потому что только сейчас она замечает, что Марии рядом нет. Тряся волосами, мать рыщет глазами по церкви.

Я самым раздражительным образом хмурюсь, глядя на Ди Стефано.

– Почему сатану должно это задеть? Разве его величайшая хитрость не в том, чтобы убедить мир в его несуществовании?