Стивен Кинг - Талисман

Голос из песка смеялся над ним. Едва двери начали открываться, Джек выскочил наружу. Он миновал закрытые рты других лифтов, повернул направо и побежал по обшитому панелями коридору мимо подсвечников и картин. Они с матерью занимали номера 407 и 408, состоявшие из двух спален, маленькой столовой и гостиной с видом на длинный ровный пляж и бесконечный простор океана. Мать каждый день откуда-то приносила цветы, расставляла их в вазы и возле каждой ставила фотографию: Джеку пять лет, одиннадцать, новорожденный Джек на руках у отца, Филипп Сойер за рулем старого «де сото», отец с Морганом Слоутом едут в Калифорнию – трудно вообразить, но тогда они были так бедны, что ночевали в машине. Джек рванул на себя дверь и громко позвал мать. Цветы приветствовали его, фотографии улыбались, но никто не отвечал.

– Мама!

Позади скрипнула дверь. Джек похолодел. Он кинулся в большую спальню.

– Мама!

И снова лишь вазы с красивыми, яркими цветами, аккуратно заправленная пустая кровать и солнечный зайчик прыгает по стеганому одеялу. На тумбочке расставлены коричневые пузырьки с таблетками. За окном вдали все катились и катились волны.

Два страшных существа из странной машины тянут руки к матери…

– Мама!

– Джек? – раздался ее голос из ванной. – Что случилось?

– Ох! – произнес Джек и почувствовал, как расслабились его мышцы. – Прости, я просто не знал, где ты.

– Я принимаю душ перед обедом. Ты не против?

Джек вспомнил, что давно уже не мылся. Он упал в кресло и закрыл глаза. С ней все в порядке.

«С ней пока все в порядке», – поправил насмешливый голос. И осыпающийся в бездну песок снова закружился вихрем в его воображении.

Милях в семи-восьми от городка стоял небольшой ресторанчик с романтическим названием «Замок омара». Джек очень хорошо запомнил этот день – он уже немного опомнился от того, что произошло с ним на пляже.

Официант в красном пиджаке с омаром на спине указал им на столик у окна.

– Что мадам будет пить? – У официанта было холодное, непроницаемое лицо среднего американца, и, вглядываясь в его голубые водянистые глаза, Джек почувствовал легкое недомогание.

Мама, ну если ты не больна, то какого черта мы здесь делаем? Здесь так пусто, так мрачно! О Господи!

– Принесите мне простой мартини.

Официант недоуменно вскинул брови:

– Мадам?

– Берете бокал, – стала объяснять она, – кладете в него кусочек льда, маслину и сверху наливаете джин. Затем… вы запомнили?..

Мама, ну посмотри ему в глаза. Ты думаешь, что очаровательна, а он думает, что ты издеваешься над ним! Ну разве ты не видишь?

Но она не видела. И эта ее неспособность разобраться в чувствах других людей каменной тяжестью лежала на душе Джека. Она была безрассудна… совершенно безрассудна…

– Да, мадам.

– Затем берете бутылку вермута – любого – и наливаете ее содержимое в бокал. Потом закрываете бутылку, ставите ее на полку, а бокал приносите мне. О’кей?

– Да, мадам.

Холодные глаза среднего американца бесстрастно смотрели на Лили. А ведь мы здесь одни! – только сейчас заметил Джек. Господи Иисусе!

– Чего желает молодой человек?

– Кока-колу, пожалуйста.

Официант ушел. Лили покопалась в сумке, вытащила пачку «Герберт Тэрритун» (вонючек, как она их называла: «Джеки, принеси мне с полки мои вонючки»), достала одну и закурила, глубоко затягиваясь. Это был еще один камень на сердце Джека. Два года назад мать совершенно бросила курить. Он тогда так радовался этому! Сейчас же она все время курила одну сигарету за другой, хотя еще три месяца назад в Нью-Йорке она не курила совсем. Джек вспомнил, как она ходила взад-вперед по комнате в их квартире на Сентрал-Парк-Уэст, окутанная клубами дыма, или сидела в уголке, слушая старые рок-н-роллы или джазовые записи умершего мужа.

– Ну что ты опять куришь, мама?! – не выдержал Джек.

– Капустные листья.

– Я не про это спрашиваю.

– Слушай, почему бы тебе не посмотреть телевизор? – с неожиданным раздражением сказала она, поджав губы. – Иди поищи Джимми Сваггерта. И, пожалуйста, оставь спасение моей души монашкам.

– Прости.

Ладно если бы это были «Карлтонз». Но она курила «Герберт Тэрритун» с темно-синей полоской вместо фильтра. Сейчас он вспомнил, как отец рассказывал кому-то, что он курит «Уинстон», а его жена «Блэк лангерз», «Черные легочные».

– Ты видишь в этом что-то плохое, Джек?

Ее глаза смотрели прямо на него; сигарета крутилась, как обычно, между средним и указательным пальцами правой руки. Она заставляла его сказать хоть что-нибудь и одновременно боялась услышать от него: «Мама, я стал замечать, что ты много куришь «Герберт Тэрритун». Значит ли это, что тебе теперь нечего терять?»

– Нет, – ответил он. Снова стало нехорошо и захотелось плакать.

– Смирись с этим. Такова жизнь.

Она посмотрела и улыбнулась. Два официанта, один худой, другой толстый, в красных пиджаках с золотыми омарами на спине о чем-то тихо переговаривались у входа на кухню. Длинная бархатная веревка огораживала ту часть ресторана, где стоял их столик, от банкетного зала. Столы там были заставлены перевернутыми стульями. В конце зала было огромное, во всю стену, окно в готическом стиле, напомнившее Джеку «Любимицу смерти» – фильм, где снималась его мать. Она играла молодую богачку, которая против воли родителей вышла замуж за красивого черного юношу. Тот привез ее в большой дом на берегу океана и пытался свести с ума. Эта роль была более или менее типична для Лили Кевинью. Она снялась во многих черно-белых фильмах, в которых красивые, но ничем не примечательные герои разъезжают на «фордах». Веревка с табличкой «Закрыто» загораживала вход в темную пещеру банкетного зала.

– А здесь мрачновато, – сказала мать.

– Как в полночь, – ответил Джек, и она засмеялась своим нездоровым, болезненным, но таким любимым смехом.

– Да-да-да, Джеки. – Она протянула руку, чтобы потрепать его длинные волосы. На лице ее играла улыбка. Он улыбнулся в ответ и отвел ее руку. (Боже, как ее пальцы похожи на кости, она уже почти мертва, Джек!.. )

– Не порть мне прическу.

– Открой мой ридикюль, – попросила мать.

– Прелестное название для старой, потрепанной сумки!

– Ах так! Тогда на этой неделе ты больше не получишь карманных денег!

– Ну и пусть!

Они улыбнулись друг другу. Джек не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь ему так хотелось плакать, чтобы он когда-нибудь так сильно любил свою мать. Теперь она стала совсем другой. Он увидел ее совсем другой.

Принесли напитки. Лили подняла свой бокал и посмотрела его на свет.

– За нас!

– О’кей!

Они выпили.

Официант принес меню и ушел.

– Как ты думаешь, Джеки, я его хоть немного задела?