Томас Бойс - Дети-одуванчики и дети-орхидеи

На фоне этих скандально новых представлений мы с коллегами задумали исследование, которое специалисты по инфекционным болезням Института детского развития при Университете Северной Каролины проводят в отношении респираторных заболеваний. Мы предложили изучить возможную роль семейных стрессоров в качестве факторов риска респираторных заболеваний у детей дошкольного возраста. Надо отдать должное педиатрам в 1975 году – этот проект одобрили. Мы приступили к работе с огромным энтузиазмом и без малейшего представления о том, куда мы идем.

Мы внимательно изучили данные 58 детей дошкольного возраста из Чапел-Хилл. В основном это были афроамериканцы, одинаково бедные. Мы просили их родителей вспомнить недавние волнующие «жизненные изменения», например развод, смерть бабушек и дедушек, финансовые проблемы, и периодически обследовали детей в поисках клинических и лабораторных признаков респираторных инфекций. Многие беседы врезались мне в память. Потягивая сладкий южный чай, я разговаривал с родителями в мрачных душных гостиных, где воздух освежал только переносной вентилятор. Когда дети подхватывали инфекцию, мы брали из носа ребенка посев для выделения бактерии или вируса и тщательно оценивали тяжесть заболевания, используя опросный лист с перечнем симптомов и физических признаков.

В 1977 году мы опубликовали статью в журнале «Педиатрия» и сообщили результаты своего годового исследования. Выяснилось, что семейные стрессоры были важным прогностическим фактором и для средней тяжести, и для средней продолжительности респираторных заболеваний. Мы составили список пунктов «семейного распорядка», который, как предполагалось, мог уравновесить последствия стрессовых изменений . Оказалось, что воздействие стрессовых событий в семье на тяжесть и продолжительность болезни ослабевало, если родители и дети придерживались неизменного , установленного порядка. Иными словами, последствия стресса были не такими выраженными у тех детей, в чьей семье сохранялся предсказуемый, неизменный повседневный распорядок.

Это первое опьяняющее погружение в эмпирическую науку и изучение новой гипотезы оказало неизгладимое влияние на мою личность и воображение. Хотя изначально я намеревался вести традиционную жизнь практикующего педиатра в малообеспеченном районе (и это намерение горячо разделяла моя молодая невеста), я внезапно обнаружил, что некое течение несет меня прямо в объятия академической медицины, в область создания знаний, а не их использования. Меня влекло к жизни в самой гуще зарождающейся науки о том, как социальные и эмоциональные впечатления детей влияют на их физические тела. Годы спустя, вспоминая, как моя карьера набрала уже не зависящий от меня момент движения, я часто вслух размышляю со своими студентами и практикантами о появлении моего лозунга: «Твоя жизнь – не твое дело».

Вот так, мало-помалу, я погрузился в медицинскую жизнь, о которой и не мечтал. В нее меня привело легендарное предвидение южноафриканского эпидемиолога, проблески новой науки о медицине разума и тела, а также ранний и увлекательный опыт первого собственного исследования и получения первых результатов. С этого момента я пытался делать то, что должны делать все молодые исследователи: воспроизводить свои данные, чтобы убедиться в том, что они не случайны.

В начале моей практической деятельности, в резервации навахо и на первой университетской должности, я много раз возвращался к поиску тех же самых признаков воздействия стресса на физическое здоровье детей. Мои исследования включали много самых разных групп. Это были ученики школы-интерната для индейцев навахо на границе пустыни Нью-Мексико и дошкольники с горящими глазами из пригорода Таксона, воспитанники детских садов в покрытом зеленью Сан-Франциско и городские дети из Беркли с большим жизненным опытом. Иногда стрессоры и неприятности происходили не из семей, а из событий в той местности, где жили дети. Порой это были природные бедствия, например сильное землетрясение, которое разрушало дома, вызывало пожары и пугало детей. В другие моменты исследования затрагивали обычные, почти ординарные события: ребенок шел в первый класс, встречал новых товарищей, знакомился с новым учителем. Конечно, данные о респираторных заболеваниях повторялись, но к ним прибавилось влияние стресса на случайные травмы, реакции иммунитета на вакцинацию, а также на поведенческие и психологические проблемы.

В итоге стали вырисовываться четкие и логичные данные. В каждом исследовании наблюдалась статистически значимая связь между аспектами стресса или проблемы и широким диапазоном заболеваний, травм и нарушений психического здоровья. Однако существовал один нюанс. Несмотря на статистическую достоверность этих данных (иными словами, они не были случайностью или ошибкой), их величина всегда была очень умеренной. Установленная связь никогда не объясняла более 10 % изменчивости в результатах заболеваний, тогда как более сильная, прочная причинная связь составляла от 30 % до 50 %. Я познакомился с целой плеядой таких исследований, каждое из которых представляет воспроизводимые данные о связи неблагоприятных факторов в детском возрасте со многими проявлениями заболеваний. Но никогда эти исследования не давали обоснованных объяснений, на которые мы надеялись.

Распределение данных этих ранних исследований позволило обнаружить две неразрывно связанные вещи. С одной стороны, данные подтверждали в целом линейную тенденцию воздействия неблагоприятных факторов и стресса на детей и их здоровье. Например, в одном случае баллы, характеризующие тяжесть поведенческих проблем детей, возрастали с увеличением уровня стресса в семье. С другой стороны, они свидетельствовали о непрочной и изменчивой связи. Например, были аномальные дети, у которых, несмотря на высокий уровень стресса в семье, сохранялись низкие баллы, и встречались такие, которые при минимальном уровне стресса демонстрировали серьезные поведенческие проблемы. Несмотря на то что в целом эти данные демонстрировали достоверную, статистически значимую связь между стрессом и проблемами поведения, наблюдался также колоссальный уровень «шума» – или случайной, необъяснимой изменчивости – в фактических особенностях этой связи. На заданном уровне семейного стресса было трудно с уверенностью сказать, какой будет тяжесть поведенческих проблем для конкретного ребенка, поскольку слишком много данных лежало вне линии, соединяющей стресс с поведением.

Мы с моими сотрудниками несколько лет старались очистить эту взаимосвязь здоровья со стрессом от «шума». Мы хотели лучше и тщательнее разобраться в истинной природе той связи, которую наблюдали собственными глазами. Мы составляли другие, более достоверные опросники и шкалы для измерения стресса и неблагоприятных факторов в жизни детей. Мы пытались расспрашивать о стрессах детей вместо родителей, а также и детей, и родителей вместе. Иногда мы опрашивали учителей вместо детей и родителей. Когда все эти подходы привели к получению одних и тех же данных, мы разработали собственные измерительные инструменты на основании собственной подборки вопросов. Мы собирали информацию о преступлениях и насилии в местах проживания детей, вместо того чтобы останавливаться только на семейных событиях. Мы прикладывали колоссальные усилия, чтобы тщательно и корректно измерять заболеваемость, течение болезни и время восстановления, частоту случайных травм, различия в их тяжести и субклинические расстройства психического здоровья.