Лука ди Фульвио - Корабль мечты

– К сожалению, Господь не даровал нам дитя, но муж никогда не винил меня в этом. И не попытался найти себе другую женщину. Он говорил, что нам стоит усыновить сироту, чтобы тот помогал нам на поле и на рынке, но на самом деле ему всегда хотелось, чтобы я родила ему сына. – Она погладила Меркурио по щеке.

Он не возражал.

– Он бы обрадовался, что его вещи достались такому милому мальчику, как ты.

Меркурио хотелось сказать ей что-то приятное, но ему не хватало слов.

– Да… – Вот и все, что он сумел из себя выдавить.

Оба помолчали, глядя в огонь.

– Когда вы поженились… – тихо-тихо протянул Меркурио. – Ты и твой муж… Вы… Вы держались за руки?

Анна мечтательно прикрыла глаза, а потом громко рассмеялась.

– Ну… не совсем. – Ее смех звучал звонко, заразительно. – Но что-то в этом роде, мальчик мой. Понимаешь?

– Ну да…

Тепло улыбнувшись, Анна взъерошила ему волосы.

– Конечно нет. Глупая я. Ты совсем еще ребенок… Ну, я хотела сказать… что наши руки… его руки, мои руки… тоже играли свою роль во всем этом.

– Вот как… – Меркурио старательно делал вид, что понимает ее слова.

Анна смущенно захихикала.

– Ох, мальчик мой, и зачем я только говорю тебе об этом? – Она закрыла глаза, погружаясь в воспоминания.

Через какое-то время женщина нежно погладила ворот куртки.

– Вот увидишь, она очень теплая.

– Да…

– Это последние вещи, которые у меня оставались от него, – объяснила Анна. – Теперь у меня ничего нет на память о нем. – Женщина смотрела на пламя, ее взгляд прояснился. – Он подарил мне цепочку, – прошептала она, словно говоря сама с собой. – Красивую цепочку. Золотую, с крестиком. А на крестике был зеленый камень. – Анна вздохнула. – Пойду спать. – Женщина встала. – И тебе нужно выспаться, мальчик мой. – Но она медлила, не двигаясь с места и глядя в камин. – Он умер два года назад, знаешь… Его переехала телега на рынке. Эта телега застряла. И мой муж вызвался помочь ее хозяину, с которым даже не был знаком. А потом телега резко подалась вперед, перевернулась и раздробила моему мужу грудную клетку, раздавив его доброе сердце.

«Какая удивительная женщина!» – подумал Меркурио.

Он посмотрел на Цольфо. Мальчик все еще говорил с монахом, его лицо было таким напряженным, что казалось, будто он скрежещет зубами от ярости. Цольфо тоже потерял близкого человека, но его ответом на боль стала ярость. Меркурио повернулся к Анне. В ней ярости не было. И ее путь показался Меркурио более достойным.

– Все деньги, что у меня оставались, я отдала за гроб. И за похороны. Я устроила мужу хорошие похороны, – продолжила дель Меркато. – А потом попробовала вернуться к той работе, которой я занималась до того, как вышла замуж. Я покупала еду для нескольких семей аристократов, чьи дела не ладились. Я жила здесь, в Местре, и потому могла купить продукты дешевле. Так этим аристократам удавалось жить не столь расточительно. Но затем, когда мой супруг погиб, ни один из них меня и знать не захотел. За это время семьи вновь обрели достаток, и им было стыдно иметь какие-либо дела со мной. Я напоминала им о темных днях прошлого. А может, они боялись, что я принесу им несчастье, – вздохнула Анна. – Я кое-как перебиваюсь, сдавая кровати поденщикам, но зимой батраки тут не нужны, а в этом году в моем огороде все вымерзло. – Она коснулась шеи, словно искала то, что всегда было там. Ее глаза наполнились слезами. – Мне пришлось заложить цепочку, хотя я и поклялась, что никогда так не поступлю. Исайя Сараваль, ростовщик с Пьяцца-Гранде, дал мне за нее двадцать серебряных. – Анна потупилась, словно до сих пор стыдилась своего решения. – Мне никогда не скопить столько денег, чтобы выкупить ее.

«Жаль, что эта женщина так и не родила сына, – подумал Меркурио. – Она бы точно не подбросила его в проклятый сиротский приют. Моя мать торговала овощами, каждое утро она ходила на рынок…»

Если бы его родила эта женщина, он не стал бы мошенником, не убил бы того купца. Но все сложилось иначе. И сейчас у Меркурио не было настроения играть в «Кем была моя мать».

– Мне жаль, – осторожно протянул юноша, пытаясь отстраниться от бед и горестей этой женщины.

Дель Меркато едва заметно кивнула.

Ни тени упрека не было на ее лице.

– Что ж, довольно пичкать тебя моими скучными байками. – Она потрепала Меркурио по голове и ушла.

– Чего она от тебя хотела? – спросила Бенедетта, когда юноша улегся рядом с ней на соломенную лежанку.

– Ничего, – буркнул он в ответ, уже понимая, что о бедах Анны дель Меркато ему не позабыть. Меркурио до сих пор чувствовал ее прикосновение.

– А эти уже давно языками чешут, – мотнула Бенедетта головой в сторону Цольфо и монаха.

– Я устал, – отрезал Меркурио, поворачиваясь к девушке спиной.

Он закрыл глаза.

«Моя мать торговала овощами, она продавала на рынке то, что вырастила на своем огороде. Когда я был маленьким, она пеленала меня и укладывала на свою тележку, на мешки лука и свеклы. Она сшила мне бархатную куртку и утеплила ее кроличьим мехом, чтобы мне никогда не было холодно…»

Шимон Барух устал. Он даже не знал, сколько дней провел в этой грязной пещере на краю Рима. И все это время он почти не спал, почти ничего не ел. Ему было холодно. Сутана священника покрылась известковой пылью и стояла колом. Шимон жил как загнанный зверь. Рукотворные пещеры на склоне холма стали ему убежищем. Он вскидывался от каждого шороха, каждого шелеста.

Но страх никогда не брал над ним верх. Напротив, чем больше Барух страдал, чем страшнее была опасность, тем сильнее разгорались в его душе гнев и ненависть. И Шимон понял, что ничто в мире так не укрепляет дух человеческий, как эти два чувства.

Все, что раньше казалось ему важным, все мечты, все его прошлое, – все это утратило для него значение. Прошлое было мороком, обманкой, бессмысленным заветом. Та прежняя жизнь принадлежала не Шимону Баруху, а какой-то марионетке, чьим кукловодом была обывательщина и суровые правила иудейской общины, удерживавшие его в рамках морали.

То был не он. Но теперь, теперь Шимон Барух обрел себя. И больше уже не потеряет.

Он нес новую жизнь, новую судьбу под сутаной, и когда его воля ослабевала, Шимон касался кончиками пальцев пергамента, документа, в котором говорилось, что он Алессандро Рубироза, христианин, крещенный в церкви Сан-Серапионе-Анакорета в год Божий 1471 от Рождества Христова.

И когда Шимон почувствовал, что время настало, он надвинул капюшон на голову и отправился в город, на площадь у церкви Сант-Анджело-ин-Пескерия, где все и началось.

Очутившись там, Шимон оглянулся. Площадь казалась в точности такой же, как и в тот день, когда его ограбили. Гнев и ненависть вновь поднялись в его душе. Барух помнил каждую мельчайшую деталь случившегося. Девушка с рыжими волосами – она понравилась ему, пробудила жар в его чреслах. Мальчишка с желтоватой кожей – он что-то кричал Шимону вслед. Юродивый – громила выпрашивал милостыню. И теперь Баруху удалось вспомнить то, что он должен был подметить в тот злополучный день. Брошенные украдкой взоры, сговор. Все это было тщательно продумано. А идея ограбить Шимона наверняка принадлежала тому мерзавцу. Парню, которого Барух ненавидел больше всех на свете. Юнцу в желтой еврейской шапочке, заговорившему с Шимоном на его языке. Мальчишке, который притворялся, будто пытается защитить Баруха от юродивого.