Лука ди Фульвио - Корабль мечты

Скаваморто улыбнулся.

Шимон ответил на его улыбку. Ему этот человек нравился: Шимон видел в нем себя.

– ТЫ НЕ БОИШЬСЯ СМЕРТИ? – написал он.

– Смерть – мой лучший друг. Благодаря ей я зарабатываю себе на жизнь.

Барух кивнул. Да, этот человек заслуживал его уважения. Они были так похожи друг на друга.

– КУДА ОН УЕХАЛ? – повторил свой вопрос Шимон.

– Либо в Милан, либо в Венецию. И даже если ты мне глаза выцарапаешь, я не смогу тебе сказать, куда именно. Кстати, по дороге он мог и передумать.

Шимон задумчиво смотрел на него. Этот человек говорил правду. Но, может быть, удастся разузнать кое-что еще. Барух многое понял по выражению лица Скаваморто.

– ТЕБЕ НРАВИТСЯ МЕРКУРИО, НЕ ТАК ЛИ?

Скаваморто не ответил, но что-то в его глазах изменилось. «Да», – понял Шимон.

– ОН ТЕБЯ СЛУШАЕТ.

Это был не вопрос.

Скаваморто молча смотрел на него.

– МИЛАН ИЛИ ВЕНЕЦИЯ, КАК ДУМАЕШЬ?

Впервые за время допроса Скаваморто отвел глаза. «Он солжет мне», – подумал Шимон.

– Венеция.

Барух кивнул, а затем ударил Скаваморто дубинкой по голове.

Пока он был без сознания, Шимон раздел его и переоделся. Хотя Барух и клялся себе, что больше никогда не посмотрит в зеркало, любопытство взяло верх, и он подошел к большому зеркалу, прислоненному к стене. Судя по всему, когда-то это зеркало было встроено в шкаф, а Скаваморто выломал его и притащил к себе домой.

Шимон чувствовал себя уверенно в одежде Скаваморто. Ни один еврей не надел бы столь безвкусные броские тряпки.

Разглядывая себя в зеркале, мужчина заметил, что повязка у него на горле пожелтела. Только сейчас он понял, что горло болит. Надсадно, изнурительно.

Барух снял повязку. Рана воспалилась. Принюхавшись, он почувствовал запах гноя. Шимон протер повязкой рану, снимая желтый слой, но он понимал, что этого не достаточно. Рана вновь загноится. Набрав в легкие побольше воздуха, Шимон заорал во все горло, но с его губ сорвалось лишь шипение. Рана открылась, из нее полился гной. Барух кричал до тех пор, пока кровь из раны не стала алой. Он оглянулся. Шимон знал, что делать. Будет очень больно, но другого выбора у него не было.

Он принялся методично обыскивать ящики, но не нашел ничего, что подошло бы для его целей.

В ярости Шимон пнул стул и вдруг услышал кое-что очень странное. Его рука потянулась к правому сапогу, который он снял со Скаваморто. Ощупав подошву, он попытался определить, откуда этот звук доносился. За отворотом сапога он нащупал тайный кошель. А там… Там лежало три монеты. Три золотых флорина. Три его флорина.

Шимон уставился на золото, чувствуя, как разгораются в нем ярость и ненависть. И в тот же момент он понял, что нашел то, что нужно для исцеления его раны. Ирония судьбы. Барух рассмеялся, и из раны вновь полилась кровь.

Мужчина открыл печку, стоявшую в комнате, и нашел щипцы, которыми Скаваморто пользовался вместо кочерги. Зажав щипцами монету, Шимон поднес ее к пламени и подождал, пока золото накалится. Когда металл уже начал плавиться, Барух опустился на колени и быстрым отчаянным движением прижал монету к ране. Если бы его крик не был немым, вопль услышали бы по всему Риму. Чуть не потеряв сознание от боли, он повалился на пол. Глубоко дыша, Шимон попытался справиться с мучениями, представляя себе, что увидит в зеркале. Со слезами на глазах он рассмеялся и заставил себя встать, чтобы посмотреть на свое горло. Рана уже воспалилась, кожа покраснела. Но ожог скоро сойдет, рана закроется. Шимон осветил горло лампадой, осторожно поднеся ее поближе к лицу, и удовлетворенно усмехнулся. Уже теперь можно было увидеть, какой формы будет шрам. Теперь на горле у Шимона осталось клеймо – зеркальное отражение лилии, вычеканенной на монете. Каждое утро это клеймо будет напоминать Баруху о его предназначении.

Мужчина вновь расхохотался.

– Ты безумен… – Скаваморто вновь пришел себя. Он дрожал от холода.

Шимон повернулся к своему пленнику, на лице у него читалась ярость. Он протянул Скаваморто три золотых монеты.

– Да он же не убил тебя… – прошептал могильщик, только сейчас понимая, с кем имеет дело. – Ты тот самый еврей!

Шимон, устыдившись, отвернулся. На мгновение он снова превратился в запуганного купца, каким всегда был.

«Я больше никогда не буду бояться, – подумал он. – И я больше никогда не буду евреем».

Шимон посмотрел на Скаваморто. Этот человек ему нравился. Но нельзя было оставлять его в живых.

Он пнул печурку, и та перевернулась. Затем Барух вышел из комнаты, сел в телегу и принялся до крови хлестать арабского скакуна.

Кладбище осталось позади.

В какой-то момент Шимон оглянулся. Из домика Скаваморто валил густой дым. Вопли кошмарной молитвой неслись к небесам.

Ночь в доме Анны дель Меркато прошла спокойно. Огонь мерно потрескивал в печи. На рассвете Анна раздула угли и разогрела остатки супа.

Когда монах вышел до ветру, Меркурио, жуя корку вымоченного в супе хлеба и половинку луковицы, склонился к Цольфо.

– Когда он вернется, ты с ним попрощаешься, и мы уйдем.

– Нет, я останусь с ним, – ответил мальчик.

– Ты что, дурак? – опешил Меркурио. – Что ты надумал? Стать его служкой?

– Останься с нами, Бенедетта. – Не обращая на него внимания, Цольфо повернулся к девушке.

– Я с церковником ходить не стану, – решительно заявила Бенедетта.

– Мы будем вместе бороться с евреями и отомстим за Эрколя.

– Да что у тебя в голове творится?! – возмутился Меркурио.

– Брат Амадео сказал, что я должен рассказать о случившемся. Тогда христиане поймут, что евреи – хуже саранчи, карой небесной обрушившейся на египтян, – выпалил Цольфо. – Брат Амадео мне как отец. Он мой идеал, и я счастлив, что нашел его.

– Что ты несешь?! – напустилась на него Бенедетта. – Этот монах просто вкладывает свои слова тебе в рот…

– Оставь его. Он всего лишь глупый мальчишка, – осадил ее Меркурио и повернулся к Цольфо. – Наши отцы даже не узнали о нашем рождении, а наши матери бросили нас на произвол судьбы. Они оставили нас у приюта, и им было все равно, доживем ли мы до следующего утра. Если ищешь отца, то мог бы и со Скаваморто остаться.

– Мне все равно, что ты говоришь. – Цольфо скрестил руки на груди и посмотрел на Бенедетту. – Так ты со мной останешься?

Девушка молча посмотрела на него, в ее глазах вдруг вспыхнула давняя боль.

– Мать продала меня священнику. Он был первым, кто возлег со мной, – прошептала она, закусывая губу, чтобы не разрыдаться. – Нет, я не останусь.

Меркурио смутился, но Цольфо продолжал вести себя так, словно признание девушки ничуть его не тронуло. Впрочем, Меркурио знал, что так мальчик борется со своим страхом.

– Пойдем с нами. – Он сжал запястье Цольфо.