Борис Брик - Шамиль

Возврата нет в отчизну дорогую,
Но к ней стремлюсь по-прежнему душой
И о друзьях окованных тоскую
В стране хребтов – свободной,
но чужой.

Но что грустить? Не лучше ль
в опьянении
Струёй вина сомненья угасить,
Развеять грусть в отчаянном
сражении
Иль пляской гор свой взор
развеселить?

Давно я в вальсы не влюблён,
Не обольщаюсь бальной пляской,
И не заменит котильон
Мне танца вольности кавказской.

Вот почему, лишь уздени
В круг соберутся по старинке,
Я покоряюсь, как они,
Живой мелодии лезгинки.

Вот замелькали лезвия,
Суровей, строже стали лица,
И, как блестящая змея,
Кольцо танцоров шевелится.

Вот понеслись во весь опор
Вокруг белеющей косынки,
И вторит эхо дальних гор
Лихому гиканью лезгинки.

Белки блестят, оскален рог,
На лбы надвинуты папахи,
И от танцующих народ
Порой шарахается в страхе:

Как будто близится резня
Из-за красавицы-гимринки —
Так веет гневом на меня
От диких выкриков лезгинки.

Кружись под гиканье друзей,
Пляши, мюрид, и шашкой лязгай!
Пляши и грусть мою рассей
Своею бешеною пляской.

И ты, зурнач, переходи
От звона гулкого к сурдинке,
Чтоб сердце дрогнуло в груди
Восторгом яростным лезгинки!

Когда утихнет прежний пыл
И станет глуше рокот крови,
И чернокрылый Азраил
Угрюмо сядет в изголовье,

В бою ли штык пронзит мне грудь
Или свинец на поединке,
Прошу собрата помянуть
Безумной музыкой лезгинки.

На свете всем конец один.
И вместо таинств погребенья
Хочу, чтоб сумрачный лезгин
Плясал мне гибель и забвенье;

Помчится он, тоской объят, —
То будут славные поминки, —
И если к жизни есть возврат,
То я воскресну от лезгинки!

В минувший век,
в годах шестидесятых,
Тифлис весной был весел и шумлив,
И в погребках духанщиков усатых
Не молк зурны унылый перелив,

Гудел майдан. С армянского базара
Шли торгаши; шутил и пел кинто.
Навтлуг, хацух, трущобы Авлабара —
Толпой зевак всё было залито.

Народ с утра гулял на Головинском,
Стелил в садах узорные ковры
И, не забыв о верном кахетинском,
В тени чинар спасался от жары.

По вечерам, куда глаза ни киньте,
В любом окне светился огонёк,
Лишь монастырь Давида
на Мтацминде
Белел во мгле, надменно одинок.

Так длился май. Но после полнолунья
Спешила знать в имения свои.
Зной возрастал,
и с первых дней июня
Тифлис дремал в ленивом забытьи.

На зов полей привыкнув отзываться
И тяготясь тифлисской духотой,
Со всей семьёй княгиня Чавчавадзе
Нашла приют в усадьбе родовой.

И, по родной соскучась Алазани,
С княжной Нино,
племянницей своей,
Её сестра Варвара Орбельяни
На этот раз сопутствовала ей.

Верстах в семи от древнего Телава,
Где путь кружит и вьётся,
как аркан,
Где слева – рек слияние, а справа —
Застыл утёс, зелёный великан.

В былые дни стоял над самой кручей
В тени дубов старинный особняк,
За чей карниз цеплялся
плющ ползучий
И чей фасад от ветхости обмяк.

Служил в былом он роду Чавчавадзе,
Приютом был в палящий летний зной,
И гостя взор не мог не любоваться
Его веранд весёлой белизной.

Он видел блеск при князе Герсеване,
Внушал стихи наследнику его,
Вмещал не раз высокое собранье
И не одно запомнил торжество.

Здесь отдыхал в минувшем Грибоедов…
И дряхлый дом,
хоть рухнуть был готов,
Все слышал гул блистательных обедов,
Больших охот и званых вечеров.

Вот юность вновь шумит
по этим залам,
Покои вновь огнём озарены,
И, как в былом, княгини Цинандалам
Вернули блеск радушной старины.

Георгия тринадцатого внуки
И фрейлины российского двора,
Любя гостей, они не терпят скуки,
И громкий смех звучит у них с утра.

Густая тень жасминовых беседок
В палящий жар прохладой их влечёт,
Мелькают дни в прогулках и беседах,
И жизнь, как сон, безоблачно течёт.

Когда ж гроза нежданная сидеть их
Принудит днём за стёклами веранд,
Мадам Дрансе,
француженка при детях,
Читает им Мюссе иль Жарне Зайд.

И в уголке столетнею Мариной
Уж начат вновь таинственный рассказ
О князе,
дом воздвигнувшем старинный,
Об удальцах, прославивших Кавказ.

Любимый Ках, посольство Герсевана
В её устах чудесны для детей,
И дней былых лучами осиянна,
Она для них – как память этих дней.

Сады цветут, лазурь небес бездонна,
И вскоре весть домашних оживит:
В родимый дом с угрюмого кордона
Приедет к ним хозяин – князь Давид.

Уж много дней на линии Лезгинской,
Не зная сна, он выполняет долг,
И, путь закрыв к долине Кахетинской,
Несёт дозор его Грузинский полк.

Но летних гроз боятся лишь княгини;
Княжне Нино и буря не страшна,
И на коне в прогулках по долине
Проводит дни отважная княжна.

Она горда, её сужденья резки,
Ей чужд покой и неизвестен страх,
Уж на заре в папахе и черкеске
Её в простор уносит Карабах.

Её влечёт свобода, а Печорин —
Девичьих дум любимейший герой —
И дерзкий нрав,
приличьям не покорен,
Родной семье мучительны порой.

И каждый день,
ружьё на плечи вскинув,
Вновь по холмам скитается Нино