Борис Херсонский - Кабы не радуга

Следом за флагом Свобода приходит нагая,
не терпящая послушанья, ни тем более возраженья.

Средневековье в отстое. Возрождение – это круто.
Вот оно опять подступает вплотную к гетто,
где упакованы в прочные стены (брутто)
страх и трепет еврейской души (бесплотное нетто).

Старик ударами каблука
добивает оскалившегося зверька.
Потом за хвост поднимает тельце
и отбрасывает. Второй негодяй безрук.
На культю насажен железный крюк.
Что еще сказать о его владельце?

Всюду мертвые крысы. В толк не возьму:
всюду мертвые крысы – это к чему?
Не поминай суму и чуму.
Особо чуму. Все равно не услышу.
Лучше вот погляди: покидая крышу,
химера летит головой во тьму.

Пьет вино душегуб, не чувствуя губ.
Льнет к суккубу инкуб, к инкубу – суккуб.
Самцы ревут, покрывая самок.
На кресте собора железный петух
святой розарий читает вслух.

Из вершины холма выпирает Замок.

Вот Сатана. Он едет верхом
на хромой седой кобылке с грехом
пополам, с погибелью накоротке.
Проезжает узкую улочку. Вдруг
пред ним – река и цветущий луг,
и лодка плывет по реке.

На одной ноге, на самой корме
стоит монах не в своем уме
с горящим крестом в руке.
Он корчит гримасы, поскольку огонь
разгорается, жжет ладонь.
И лодка плывет по реке.

Огромные рыбы всплывают со дна.
В чешуе отражается седина:
бес в ребре, седина в бороде.
В облаках читают псалом чтецы.
Дьявол скачет во все концы,
а лодка плывет нигде.

В небе – Агнец с крестом меж рогов
смотрит вниз. Он видит врагов
соцветьем несчетных глаз.
Он видит всадника и пловца,
пешего, лешего, подлеца,
но прощает – на этот раз.

Во времени, как и в пространстве, есть святые места.
Места паломничества. Здесь нечестивых уста
в кровь замолкают, припадая к подножью креста.

Здесь капюшон закрывает верхнюю половину лица,
но по излому губ и острому подбородку узнаешь гордеца.
Потом – второго и третьего. И так без конца.

Посмертные судьбы врагов разведены по полюсам:
в пылающий центр земли, к слюдяным небесам,
совершенно безоблачным. Что хуже? Не знаю сам.

Поющие ангелы. Квадратные ноты. Круглые рты.
Ниспадающие одежды скроены из пустоты.
Господи, я взываю к Тебе, но не слышишь Ты

ни моей мольбы, ни его, ни вообще ничьей.
По цветущему лугу бежит звенящий ручей.
У разрушенных врат алебастровый старец со связкой
ключей.

Улочка слишком узка. Когда из окна
льют нечистоты – не увернуться. В столице
дела обстоят иначе. Там повсюду видна
рассудительность герцога, да продлится
время его владычества! – молится вся страна.

Там вдоль домов – канавы. На каждом доме балкон
закрытый, но с круглой дырой в полу. Оттуда
вниз низвергаются желтые струйки или слышится стон:
кто-то выдавливает экскременты. Ночная посуда
там не нужна. О, герцог! О нас позаботился он.

Конечно, по улице ходят посередине, гуськом.
Опять же запах. Но лучше с плеском в канаву,
чем прямо на голову. Даже мечтать о таком
прежде не смели. На площади видишь ораву
восторженных граждан. Герцог сидит верхом

на любимой кобылке. Как любимой? Это вопрос.
Всякое говорят. Скотоложство – личное дело
скотоложца. Пустяк, если вспомнить горбатый нос
герцогини, ее большое, должно быть дряблое тело,
собранный на макушке узел седых волос.

Закипая, огромное облако заполняет весь небосклон.
Но толпа не расходится. Также и смена столетий
не мешает сброду сбегаться со всех сторон,
чтобы увидеть, как герцог, епископ и некто Третий
посредине площади плотью выкармливают ворон.

Человек никогда не бывает один. Рядом
(или, вернее, над) глядит немигающим взглядом
Господь, а в подполье мышью скребет Сатана.
Иногда он выскакивает на пружинке.
Это он, я знаю его ужимки,
да и тень на стене хорошо видна.

Я бросаю в него чернильницей. Мимо!
Он смеется беззвучно, рожи корчит незримо.
По стене растекаясь, причудливое пятно
напоминает опять же исчадье ада.
Сквозь окно доносится блеянье стада,
и вечерний свет наполняет окно.

Городок сжимается, в небо выставив шпили.
Ратуша и Собор. Кто знает, зачем мы жили?
Между Спасеньем и гибелью, как между двух огней.
Между матерью и отцом – духовной и светской властью.
Между бездной и бездной. Между страстью и страстью.
Спит душа. Холодные звезды стоят над ней.

Если стремишься к Богу, тело само по себе
удлиняется и сужается. В постоянной борьбе
плоти и духа черты заостряются. Глаз нам
не велено поднимать, чтобы не быть соблазном
и себя поберечь. Упругие, нежные груди
(если вы девушка) теряются в складках платья.

Страшный суд (сие же последнее буди! буди!)
в облаках раскрывает свои объятья.
Пастырь добрый овечку кладет на плечи.
Не плачь! Время ранит, а вечность лечит.

Все это так, но легкий изгиб бедра,
выставленная чуть вперед нога,
улыбка, мелькнувшая на мгновенье,
говорят о том, что на белых ризах добра
можно найти отпечатки пальцев врага.
Тебе понравилось прикосновенье.

И тогда остается сделать последний шаг.
Превратиться в скульптуру. Напоминающие лягушат
ангелы держат герб. Властители в нишах
похожи на нищих духом. Или просто на нищих.

И ты – среди них. В углубленье последней стены
последнего храма в стране. Верней – в осколке страны.

Нет, это не жизнь. Скорей – удачный эскиз
неудавшейся жизни. Так, ступив на карниз
и оступившись, с ужасом смотришь вниз

и видишь просторные бархатные луга,
петлистую реку, размывающую берега,
а дальше – края, куда не ступала нога.

А выше – небо, куда не залетало крыло,
где кучевое облако никогда не плыло,
где не светит солнце – и без того светло.

На лугу – теленок. У теленка две головы.
Рядом с овцами мирно пасутся львы.
Мяса не ест никто. Проблема в нехватке травы.