Кара Брукинс - Дом, который построил семью

Мы ели вместе мороженое, угощая друг друга, пока капля мороженого не упала на его футболку. Тогда он переоделся в голубую, и я уютно устроилась у него под боком.

Но человек, который вышел вслед за мной, чтобы обсудить какую-то ерунду, был совершенно другим. Он заметил, что я высматриваю детей, и снова задышал сквозь зубы.

Стеклянная дверь с шумом закрылась позади него, и я рухнула в уличное кресло, прежде чем он придумал, что еще со мной сделать. Он стоял молча, неподвижно, как памятник, то ли планируя следующий ход, то ли вспоминая, как и я, что мы делаем на улице посреди ночи.

Запах южного воздуха всегда напоминал мне о школе в начале сентября. Я родом из Висконсина и так и не смогла полностью привыкнуть к еде, манерам и привычкам в окрестностях Литл-Рока, хотя я прожила в Арканзасе дольше, чем в любом другом штате.

Херши, мой коричневый лабрадор, выскочила через дверку для собак и стала ходить туда-сюда по крыльцу метрах в трех от нас. Было холодно, но я не обращала внимания на мурашки и представляла себе, как холодный воздух нагревается и шипит от жара в его голове.

Так проявляла себя моя внутренняя оптимистка, делая вид, что прохладный воздух исцеляет безумие. Некоторые люди считают, что оптимистами и пессимистами становятся, но я всегда знала, что все обстоит по-другому. Мы принадлежим к одной из этих партий от рождения и до самой смерти. Партию оптимистов по ошибке считают превосходящей, но нам следовало бы вымереть, как велит Дарвин, еще сотни лет назад. Сколько бы жизнь ни подсказывала нам, что дело идет к апокалипсису, мы находим причины задержаться, надеясь и мечтая, в то время как более приспособленный к выживанию пессимист принял бы мудрое решение бежать. Бежать, словно тебя черти гонят.

– На ноги свои посмотри, – сказал он, скривившись от отвращения.

Я подтянула колени к груди и потерла ноги руками, чтобы казалось, будто я их согреваю, но при этом не казалось, что я жалуюсь на холод. А потом я спрятала их под подолом моей короткой ночной рубашки. У его матери был женственный шестой размер ноги. Она могла примерять изящные туфли с витрины, пока я перерывала горы коробок в поисках восьмого размера, хотя на самом деле чувствовала себя удобно в девятом [1] Американский шестой размер обуви – это российский тридцать пятый или тридцать шестой. Восьмой – это тридцать седьмой с половиной, а девятый соответствует российскому тридцать девятому. Здесь и далее прим. перев. . Мне не нужно было смотреть на свои ноги, чтобы знать, насколько они уродливы.

– Ведь ты знаешь, как я пашу. И никто этого не ценит. Знаешь ведь, да? – Он снова стиснул руками виски, убрал руки и опять надавил, в ритм своему дыханию – убрал на вдохе, надавил на выдохе. – Прекрати. Ты должна перестать меня злить!

Он махнул рукой в сторону моей собаки, которая продолжала суетиться, поджимая хвост так, что он почти волочился по сухой осенней траве. Я представила себе, что за ней остается огненный след, и я никак не могла вспомнить, из какой это сказки. Или там была лиса? Тигр? Тигр с хвостом.

Но он говорил не о собаке. Она оставалась для него невидимой, чего и добивалась. Он говорил об идеях, которые пьянили его не хуже водки. Они были Большими. Всегда большими. Маленькие и средние идеи он оставлял другим людям. Людям вроде меня.

– Я понимаю, как тебе тяжело.

За тоской в его взгляде скрывалось бешенство. Я представляла себе беспокойные нейроны, вспыхивающие внутри его мозга, и почти понимала, почему он каждые несколько месяцев топил их в водке.

Я придерживалась стандартного сценария:

– Может быть, тебе поменять работу. Посвятить себя чему-то новому.

Я махнула рукой, как и он, в сторону пустынного поля и леса за ним, хотя оттуда на нас могли смотреть только комары, которых не пугали мечущиеся в темноте летучие мыши.

– Проклятье! – он запрокинул голову. – Че-е-е-рт! – он растянул слово, длинное, длинное, словно песня звездам. – Обычная работа не для меня. Мне она никогда не подходила. Такая работа для моего отца.

Он трижды ткнул мне в грудь пальцем и на несколько ударов сердца, прищурившись, сосредоточился на ней:

– Тебе нужно снова попробовать принимать эти таблетки. Может, тебя тошнило от чего-то другого. Ты видела жену Шона? Ее сиськи выросли как минимум на размер.

Он помассировал в воздухе воображаемые груди, словно подходящее удобрение поможет им вырасти, как паре здоровенных баклажанов.

– Я попробую еще раз, – ответила я, как будто не выкинула розовые таблетки, которые он заказал в Chest Success, чтобы усовершенствовать мою неудачную грудь. В упаковке оказался подарочный пузырек духов с феромонами, украшенный изображением женщины, которая не нуждалась в таблетках для груди и явно не носила платьев размером больше носового платка. Наверное, она родилась без волос на теле и, несомненно, покупала обувь шестого размера. – Может, нам поспать? Я завтра утром провожу совещание по программному обеспечению. Мне нужно быть в форме.

Я встала, улыбаясь, хотя он не улыбался, а затем обошла его и подошла к двери, держа руку за спиной, надеясь, мечтая, молясь, чтобы он взял меня за руку и прошел за мной в дом.

Он взял меня за руку и использовал ее как точку опоры, рычаг, чтобы швырнуть меня об стену. Крыльцо было обито сайдингом, а это лучше, чем кирпичные стены в остальном доме. Вот что я себе сказала, поворачиваясь боком, чтобы при следующем ударе врезаться в стену бедром. Это была привычка, которую я завела во время беременности. Каждый раз, когда тебя толкают в стену, защищай живот, защищай ребенка. Теперь я не носила ребенка, и синяки на животе получились бы куда меньше, чем на бедре, но от старых привычек сложно избавиться.

Мама называла меня целеустремленной – типичным Тельцом, а бабушка была честнее: «Ты хочешь сказать – упертая как ослица». Даже когда мне исполнилось три и я делала вид, будто не понимаю их, я точно знала, что они имеют в виду, и я знала, что они правы.

Упорство не покидало меня во время моих неудачных романов. Я верила, что смогу все исправить, переждать плохие времена и внушить партнеру толику здравого смысла. Конечно, одновременно я строила тайные планы побега, копила деньги в коробке с тампонами под инструкцией, но тот факт, что все мои наличные можно было легко спрятать в коробочке тампонов, многое говорил о серьезности этих планов.

Я цеплялась за каждые отношения куда дольше, чем следовало, по миллиону маленьких причин, которые казались мне весомыми. Я достаточно упорна, чтобы всегда пытаться довести дело до конца, и я верю, что усердный труд помогает починить сломанное. Религиозные убеждения моей мамы были еще одной причиной, почему я оставалась, даже когда мне казалось, что я не выберусь живой. «Держись и молись», – сказала бы она. Развод без убедительных причин был прямой дорогой в ад. Но все же в первую очередь я оставалась из-за старого лжеца по имени страх.