Козрое Дузи - Дневник художника Козрое Дузи, или Приключения венецианца в России

…Дневник переведен. Об этом я сообщила Маурицио, потомку художника, и он немедля приехал в Петербург. Это была еще одна его давнишняя мечта. Он непременно хотел увидеть своими глазами город, рассказы о котором передавались из поколения в поколение: «Наш предок служил при царском дворе!»

В Петербурге Маурицио сумел увидеть мозаичные картины, сделанные по рисункам Дузи в Исаакиевском соборе, [1] Когда дневник готовился к печати, стало известно, что в Исаакиевском соборе отреставрированы три иконы, написанные Козрое Дузи: «Святая Равноапостольная Елена», «Святой Константин» и «Тайная вечеря» (реставраторы А. Дворников и В. Стразов). образа в церкви Синода (ныне здесь находится Президентская библиотека имени Б. Н. Ельцина), медальоны на потолке галереи Кановы в Эрмитаже, выполненные его предком, плафон в Мариинском театре. Особое удовольствие получил он от великолепной экскурсии по Академии художеств, которую любезно провела для него ученый секретарь Мария Геннадьевна Бондарева, прекрасный знаток живописи и истории академии. Посидел потомок художника и в кресле в главном зале, том самом, где сидел Дузи, когда его принимали в академию.

Маурицио снимал фильм, который собирался показать на выставке, посвященной творчеству Козрое Дузи, организованной им на родине художника, в городе Маростика. В фильме лейтмотивом звучит чудесная музыка Верстовского (чью оперу «Аскольдова могила» Дузи упоминает в дневнике), засняты дивные кадры с льдинами, дрейфующими мимо Академии художеств (это тоже описано в дневнике), и дом на углу Гороховой и Морской, где Дузи снимал квартиру, и великолепные залы Мариинского дворца, Дворянского собрания и дома Энгельгардта…

У художника было двое детей – Бартоломео и Пальмиретта. Кстати, его сын тоже стал художником и архитектором. Многочисленные потомки Козрое Дузи живут сейчас в Венеции, Милане, Турине, некоторые – за пределами Италии. У них самые разные профессии, есть среди них и туринская писательница – Франка Рицци. Вдохновившись дневником, она написала исторический детектив под названием «Балалаечник». У Дузи есть такая картина: полуслепой старик, наверное, нищий, живший на милостыню где-нибудь вблизи только что построенной Исаакиевской церкви… В год русской культуры в Италии Франка Рицци получила за свою книгу о жизни Петербурга в XIX веке премию «Серебряный Флорин» (Флоренция).

Хочу надеяться, что дневник, который вы держите в руках, доставит вам удовольствие и, может быть, расскажет что-то новое о прошлой, уже невозвратимой жизни нашего прекрасного города.

Наталия Колесова

Козрое Дузи. Автопортрет, миниатюра

Давно уж подумывал я о том, чтобы отправиться в путешествие в Петербург, да и многие друзья советовали мне то же. Но так и оставалось бы это одним добрым намерением, если бы не мое знакомство с господином Фрейгангом, [2] Фрейганг Василий Иванович (1783–1849) – дипломат. Был генеральным консулом в Саксонии, а затем в Ломбардо-Венецианском королевстве (здесь и далее примечания переводчика). статским советником, послом России в Венеции: он убедил меня решиться на это путешествие, и во многом оно состоялось благодаря его усилиям. Когда великий князь, наследник русского престола, [3] Будущий император Александр II. приехал в Венецию, он посетил мою мастерскую и оказал мне честь, отобрав несколько картин; узнав же о моих намерениях, сердечно меня поддержал. К тому моменту, когда я уже окончательно был готов пуститься в путь, у меня было много рекомендательных писем и один заказ на картину на историческую тему, которую я должен был написать в Петербурге для графини Киселевой. [4] Графиня Киселева Софья Станиславовна (1801–1875), урожденная Потоцкая, жена графа Киселева Павла Дмитриевича, русского государственного деятеля, генерала от инфантерии. Сюжетом для нее я выбрал последние минуты жизни Марии Стюарт.

Кое-какие дела задержали меня в Венеции, к тому же на пороге стояла зима; я решил провести ее в Мюнхене и написать там несколько портретов, заказанных мне двумя годами ранее, и кое-какие картины, которые я мог бы привезти в Великую столицу. Они могли бы охарактеризовать меня точнее, чем те рекомендательные письма, что лежали у меня в кармане.

И вот наконец настал день, которого я так ждал и одновременно так страшился. Я сказал «страшился», потому что мне было грустно думать о расставании с любимой семьей, о расставании, горестном для всех нас, но в то же время дарующем столь много надежд и упований. 30 октября 1839 года я выехал из Венеции, сопровождаемый слезами и сетованиями детей, жены, матери и друзей. Мои дети: Пальмиретта семи с половиной лет и Бартоломео, которому не исполнилось и года, плакали навзрыд, и ничто не могло их успокоить. В полдень я приехал в Местре и оттуда в экипаже двинулся в направлении Мюнхена. В два часа я уже подъезжал к Тревизо. Небо было затянуто тучами, но дождя не было, по пути не случилось никаких происшествий. На ночь устроился на постоялом дворе в Канельяно. На следующий день, в половине пятого утра, выехал в долину Кадоре. У озера Санта Кроче мы сделали остановку, чтобы дать отдохнуть лошадям, и в моем экипаже соорудили навес для защиты от альпийского снега. Я наслаждался чудесным видом озера и гор, на вершинах которых сверкал белизной снег; сквозь тучи пробивалось солнце, и воздух был чист. Вечером приехал в деревушку Тай-ди-Кадоре, где и переночевал. На следующий день доехал до Ампеццо; погода была ужасная, валил снег.

В восемь утра выехал в Инникен, там заночевал; затем доехал до Нидердорфа и Брунека, где сделал остановку. Нанес несколько визитов: среди прочих встретился с кавалером Керном, капитаном округа Постерия; он совсем недавно потерял жену, с которой прожил долгую жизнь. Он попросил, чтобы по приезде в Мюнхен я перевел в литографии ее карандашный портрет (нужно 30 копий), сделанный мною в 1835 году. Из Маулса я выехал в пять утра, проведя ужасную ночь на отвратительной кровати, где мне снились кошмары; дождя не было, но было довольно мрачно, впрочем, вскоре прояснилось, и в Штертинге небо уже совсем прояснилось. Впереди поднимался Бреннеро: не проехали и мили, как земля стала белой от снега; его становилось все больше по мере того, как дорога шла вверх; а достигнув вершины, мы попали в густой туман, обволакивавший яркие горные вершины; мне казалось, что вокруг хаотично вздымаются скалы, но было невозможно различить что-либо определенное.

Гравюра Франсуа Леметра. Вид Инсбрука