Василь Махно - Куры не летают (сборник)

Город, который доживал последние мирные месяцы, даже в страшном предсказании местной Кассандры не мог бы представить, как изменится все в течение нескольких ближайших лет. И что ожидает этих торговцев и покупателей, гимназистов, чиновников, жандармов, проституток, городских злодеев в зависимости не только от них самих, а и от их национальности. И скольким жителям не удастся пережить эти ближайшие пять-шесть лет вследствие сначала пыток НКВД, а потом – тотального истребления евреев, а еще позже – подпольных действий ОУН и Армии Крайовой. В городе, где по одним и тем же улицам и площадям купно ходили украинцы, евреи и поляки, отличие между ними ранее заключалось разве что в том, что поляки жили в своем государстве, евреи – в своих книгах и молитвах, а украинцы – на своей земле.

Но, например, в июле (пусть это будет июль) улицы еще довоенного Тернополя с польскими названиями (в 1939-м их переименуют, а перед окончанием войны, в 1944 году, они попросту исчезнут) ведут меня по городу, наполненному людьми и магазинами. Но этот июль вот-вот закончится. Закончится и довоенный Тернополь – его сравняют с землей, и только некоторые стены домов и завалы из кирпича и камней будут напоминать о городе, который, потеряв память, как библейская Рахиль, будет оплакивать своих детей. Уцелевшими улицами весенний ветер развеет не только пепел сожженных еврейских книг, но и прах сыновей и дочерей еврейского народа, а в белых облаках будут плыть души замученных украинцев и расстрелянных поляков.

Но в июле 1939-го в такие пророчества еще не верилось – и именно потому, что зацвели липы, и их густой аромат шлейфом окутал всю улицу Мицкевича, заполнил улицу Третьего Мая, где проезжают брички, полетел по пассажу Адлера вместе с гимназистами, которые с мая на каникулах. Сфотографировался возле памятника Пилсудскому, напротив Доминиканского костела, заглянул в старую синагогу в субботу именно тогда, когда на вечернюю молитву тянутся иудеи, позакрывав свои лавки, пекарни, сапожные и пошивочные мастерские, а их сопровождают взгляды поляков и украинцев, читающих в своих газетах о погромах в Германии.

Старую синагогу сожгут вместе с несколькими сотнями евреев в 1941-м, разрушат полностью в 1944-м и разберут на мощение дорог и кладку домов.

Зачем синагоги, когда нет евреев?

В сентябре 1939 года Красная армия поразвешивает по городу свои призывы и под тем предлогом, что кто-то якобы стрелял из Костельной башни, сожжет Доминиканский костел (не без помощи некоторых местных евреев); маршала Пилсудского танком стянут с постамента, а украинцев призовут уничтожать польских панов и подпанков и выдавать польских офицеров и чиновников. Большинство здешних евреев встретили приход красных сдержанно, хоть среди них и были сторонники новой власти, особенно те, кто верил в коммунизм. Но борьба с буржуазией, национализация собственности, отнятия помещений и креденсов, ликвидация школы с обучением на идише не способствовали приверженности советам. Но евреев тревожили вести из Германии и уже захваченной немцами Польши. Началась украинизация и охота НКВД на украинских патриотов, которых арестовывали и кидали за решетку: польская полиция в спешке бросила на произвол судьбы списки членов ОУН, «Просвиты», Пласта, «Сокола», Союза украинок, а еще адвокатов, врачей, учителей – всех, кто представлял угрозу польской государственности. Советам оставалось только перевести эти списки с польского на русский – и начать охоту…

Восточную Галичину присоединили к УССР, поэтому Тернополь вдруг стал украинским городом. Где-то с 1940-го года сюда начали прибиваться еврейские беженцы из Польши; некоторые, не задерживаясь надолго, направлялись дальше в глубь Советского Союза.

Портреты Сталина и Ворошилова украшали фасады домов в центре, красноармейские патрули охраняли покой новых граждан Советского Союза. В селах организовывали колхозы, а в переполненных тюрьмах Тернополя и Чорткова, предотвращая сопротивление, расправлялись с галицкой интеллигенцией.

2 июля 1941 года немецкие части вошли в город. Была открыта тюрьма, в которой нашли тела жертв НКВД. Больше недели, с 4-го до до 11 июля, длился еврейский погром. На город опустились сумерки – и Рахиль снова рыдала по своим детям, а город надолго оглох от выстрелов и криков и вышел из оцепенения, когда евреев согнали в гетто, а остальным запретили сочувствовать им и помогать. За невыполнение – расстрел.

Улицы, которые стали рубежом тернопольского гетто, замыкали пространство евреев. Именно за ними подстерегала смертельная опасность, и именно они стали границей, которая разделила этот город. Площадь Казимежа, улица Рейтен, улица Перля, Рынок, Поле, улицы Львовская, Подольская, Старошкольная, Руська, Малый рынок, улица барона Гирша…

В декабре 1941 года владелец пекарни Шварц из окна своего дома в тернопольском гетто смотрел на пустую улицу, засыпанную снегом.

Окна его квартиры выходили на улицу Перля. Он забил их досками (так было приказано), а теперь стоял возле одного из этих окон и смотрел в щель, вылавливая в тонкой полоске света другую жизнь. Сквозь щель Шварц разглядел нескольких прохожих и широкие крестьянские сани, вымощенные соломой и застеленные домотканым рядном. Лошадь, засовывая морду в торбу, доедала сечку и выдыхала тепло в морозный воздух. Шварц узнал хозяина саней – это был Михаил из Стигниковец (до войны он снабжал его пекарню мукой с мельницы). Шварцу захотелось окликнуть, подать слабый и отчаянный голос, но он сдержался.

Через некоторое время к саням его знакомого Михаила начали присоединяться другие сани.

Все они прижимались к противоположной стороне узкой улицы.

Мужчины на санях сидели и мерзли, мерзли и их лошади. Мужчины о чем-то переговаривались, и над санями нависало сизое облако теплого пара.

В комнате, подперев стену, молча стояла жена, а в углу на полу, закутавшись в изодранные лохмотья шубы, которую он когда-то купил во Львове, сидело трое их младших детей.

Лошади в какой-то момент встревожились, и мужчины повернули головы в ту сторону, откуда доносились немецкие голоса.

Шварц хорошо слышал эти голоса (то была команда для немецкой полиции), но щель не давала заглянуть и увидеть больше.

Посреди улицы, минуя крестьянские сани, промаршировали два отделения немецких солдат. Они разделились на малые группки по четыре-шесть человек и вошли в гетто.

Шварц почувствовал затылком теплое дыхание жены, но не отступил и не позволил ей выглянуть на улицу Перля.

К Шварцу зашло четверо.

Сначала они прошлись по комнате.

И Шварц, и его жена молча наблюдали за каждым их движением. Один из них подошел к детям Шварца, приказал им встать и сложить лоскутья меха на полу.