Джон Ллойд - Этидорпа, или Край Земли

Я чувствовал, что становлюсь неистовым, ибо осознавал, что с каждым моим словом тюремщик становится всё более нетерпеливым и раздраженным. Я понимал, что он верил в то, что я сумасшедший. Упрашивания и мольбы ни к чему не привели, и мой энтузиазм быстро перешёл в отчаяние. Я воскликнул: «Если Вы не верите моим словам, то я брошусь на милость моему юному приятелю. Я прошу Вас принять на рассмотрение его свидетельство, и если он скажет, что я не тот, за кого себя выдаю, то я оставлю свой дом и страну и молча пойду за ним в неизвестное будущее».

Он повернулся, чтобы уйти, но я бросился перед ним и поманил к себе рукой молодого человека, который до того времени отчуждённо стоял в почтительном молчании. Он подошёл и, обращаясь к тюремщику, назвал его по имени и подтвердил мою историю. Да, это звучало странным для меня, что он слово в слово передал суть моего рассказа, как я его повторил. «Теперь Вы этому поверите, – закричал я в экстазе – Вам больше не нужно спрашивать о фактах, которые я Вам изложил».

Но вместо того, чтобы согласиться с рассказом свидетеля, тюремщик стал его упрекать:

«Это преднамеренное соглашение, чтобы поставить меня в глупое положение и дальнейшее затруднение. Вы оба сочинили невероятную историю, пригодную лишь для того, чтобы её рассказать таким же сумасшедшим и коварным людям, как вы. Этот молодой человек вообще не слышал Вашего разговора со мной, и тем не менее повторяет свой урок, не спрашивая меня, что я хотел бы от него узнать».

«Он может читать Ваши мысли» – закричал я в отчаянии.

«А Вы более сумасшедший, чем я решил по Вашему виду, – ответил тюремщик – из всех вообразимых невероятных историй вы попытались вовлечь меня, чтобы я признал то, что является самым безрассудным. Если вы объединились вместе для некоего намерения мошеннического характера, то я вас сейчас же предупреждаю, что не в настроении заниматься глупостями. Идите своей дорогой и не беспокойте меня больше вашими глупейшими махинациями, которые должны принадлежать злодейству или лунатизму». Он сердито повернулся и ушёл от нас.

«Как раз то, что я и предсказывал, – сказал мой компаньон – Вы потеряны для людей. Те, кто знает Вас лучше, первыми отвернутся от Вас. Я мог бы ради Вашего интереса стать таким же бешенным, как и Вы, и вышло бы лишь то, что Ваша история показалась бы более экстравагантной. В человеческих делах люди судят и действуют в соответствии с тем ограниченным знанием, которое в распоряжении множеств. Свидетельства правды, которые часто бывают в наших судах, заглушаются решениями узколобого жюри. Люди, заседающие в жюри, имеющие слабое представление о фактах случая, изложенного перед ними, люди, которые манипулируют ими, являются всего лишь орудиями в невидимых руках, втягивающих их сознания в антагонизмы, не объяснимые для человека. Судья часто бывает не осознающим орудием своих собственных ошибок или ошибок других. Один знающий судья развязывает то, что другой завязал, каждый основывает свои взгляды на одном и том же показании, на одном и том же авторитете. Ваш случай является тем состоянием ума, которое люди называют помешательством. Вы можете видеть больше того, что скрыто от других, потому что ознакомились с фактами, запрещающими признать их узкое образование. Но из-за того, что большинство против Вас, Вас и считают умственно неуравновешенным. Человеческая философия ещё не понимает условий, которые были задействованы при Вас. Поскольку Вы одиноки, хотя и правы, все люди будут Вам противостоять, и Вы должны допустить точку зрения плохо осведомлённого большинства. В глазах нынешнего поколения Вы сумасшедший. Прошлое жюри присяжных заседателей не могло сделать ничего, кроме как вынести своё решение. Ведь Вы находитесь не на том же ментальном плане, и я спрашиваю, будете ли Вы снова пытаться достичь того, что было бы то же самое, что выпить одним залпом воды озера Сенека? Сходите к тем людям и предложите им осушить до дна то озеро за один глоток, и Вас выслушают с такой же серьезностью, с какой Вы упрашивали бывших приятелей поверить, что Вы не тот человек, которым кажетесь. Только удлиненная жизнь может быть доверена порождению физических изменений, которых можно достигнуть при благоприятных условиях в короткий период. И то показание, что Вы смогли сделать, при нынешнем состоянии человеческого знания добавило бы доказательств Вашего сумасшествия».

«Я понимаю, я понимаю, – признал я – и допускаю. Ведите меня, я готов. Что бы не случилось, это ведёт лишь к могиле».

«Не будьте в этом так уверены» – был ответ.

Я инстинктивно задрожал, потому что этот ответ намекал на то, что спокойствие могилы было бы предпочтительнее моей судьбы.

Мы снова сели в экипаж. Как только мы поехали, последовала глубокая тишина, и мы смотрели отвлеченно на неподвижные поля и одинокие фермерские дома. Наконец, мы доехали до маленького посёлка. Здесь мой приятель отпустил фермера, нашего возничего, заплатив ему хорошо, и заказал номера в доме одной семьи (думаю, что нас там ожидали). После обильного ужина мы удалились на отдых. После того времени, когда мы покинули тюремщика, я никогда не пытался раскрыть свою личность. Я потерял свой интерес к прошлому и обнаружил себя страстно жаждущим узнать своё будущее, которое пролегло передо мной.

Мой компаньон не пытался следить за моими передвижениями или каким-то образом вмешиваться в мою свободу.

«На некоторое время мне нужно будет уйти, – сказал он – чтобы позаботиться обо всём необходимом для нашего путешествия, а пока я буду заниматься подготовкой, Вам следовало бы занять себя наилучшим образом. И всё же я спрашиваю – теперь Вы можете поклясться в том, что, как и обещали, не будете искать жену и детей?»

Я пообещал ему это.

«Поднимите Вашу руку – сказал он, и я повторил за ним – Я торжественно и честно обещаю и клянусь, что буду твёрдо и непоколебимо держать свою клятву без малейшего колебания, оговорок или какого-либо самоуклонения».

«Это годится. Смотрите, чтобы на этот раз Вы сдержали клятву» – произнёс он и уехал. Прошло несколько дней, прежде чем он вернулся, и в течение того времени я был любознательным и молчаливым слушателем рассказа о тех догадках, которые многие делали по поводу моего похищения, вызвавшего общий интерес. Некоторые развитые теории были недалеки от истины, другие же – дикие и бредовые. Каким нелепым казалось мне то, что сам участник событий находился в центре, жаждущий свидетельствовать, готовый доказать истину в отношении своего положения, и, тем не менее, не способный добиться того, чтобы его выслушали должным образом как раз те, кто наиболее заинтересован в его нахождении. Мужчины собирались для того, чтобы обсуждать «ужасное», женщины и даже дети говорили о чём-то ещё. Было очевидно, что вся страна поднялась. На этом событии новые политические издания подняли свои тиражи, а человек, который был главной причиной возбуждения, оказался в это время вольным или невольным слушателем, поскольку был вольным или невольным актёром трагедии.