Мария Великанова - Призрачный мир. Сборник фантастики

И была еще СЕСТРА. О да. Она точно была.

После той баталии мы до темноты не решались домой вернуться. Как потом оказалось, напрасно: родители битых и в самом деле папане нажаловались, но он так глянул на них, что те убрались восвояси еще прытче, чем их сынки давеча. А на следующий же день подозвал к себе Реми, благо тот у нас на дворе прикармливался, – и стал меня старик натаскивать уже не тайком от всех, но открыто. Да так, что продыху не было. Света я не взвидел от такой заботы.

Только много позже догадался: это было не для меня, а для нее сделано. Чтобы хоть как-то разделить наше близняшество, чтобы не набралась она от меня такого, что лишь драчливым парням впору. Должно быть, тогда папаня и увидел сон, вещий и страшный, хотя рассказал о том года через три, а верно понял и того позже. Что ж, хотелось ему так, а вышло этак: пока старый живодер уводил меня за околицу и там обламывал о мои бока ясеневый шест, она начала говорить с НИМИ…

– Чего? А-а, с Малышом… Ну да, виделся. Нас позавчера свели, дали поговорить. А разве к тебе его не?.. Ну, то есть чтобы…

(И прикусил язык.)

– Чтобы попрощаться. – В ее голосе слышен смешок, да такой, что у меня все нутро словно бы оборвалось. – После приговора то есть. Нет, не было этого. Последний раз я его видела верхом, с мечом да в броне. Как и тебя, кстати. А вот подумай, братец: отчего это нам теперь свидеться дозволили? Только нам с тобой – и именно сейчас?

Я только хмыкнул. Все же девчонка девятнадцати лет, даже если она успела покомандовать войском и пообщаться с НИМИ, против мужчины девятнадцати лет остается как есть полной дурой.

– Что только нам с тобой – понятно. Пьера для попрощаться привести еще могли, а вот для чего другого Малыш теперь не пригоден: он нас с тобой чуть ли не на пядень перерос, и усищи над губой пробились.

– Правда? – Теперь она засмеялась совершенно по-обычному. Скрипнула чем-то за моей спиной: наверное, села на скамью, вроде есть там в углу лавка.

– Ага. Чернющие такие. Он все время, пока мы говорили, знай теребил их с гордостью.

– Ну да пора, в его возрасте так за год как раз и меняются. Парню ведь – ого! – семнадцатый пошел. Я и то опасалась, что он в нас с тобой удастся…

(«В нас с тобой…» Меня аж злостью опалило: ну, шерсть на роже до сих пор не растет, так что я, спрашивается, урод из-за этого или недомерок?! Вообще-то, слегка да, но ведь не карлик, просто малорослый, пааадумаешь! Зато словно из железа кован. Да за меня любую девку отдадут, с ого-го каким приданым! А теперь, когда семейный герб у нас, – даже девку благородных кровей, вот!)

Как-то сумел взять себя в руки: не для того я здесь, чтобы с ней ссориться, да еще перед расставанием.

– Смеяться будете, но в семье первыми из благородных стали мы с братцем. – Дедушка Пьерло покойно откинулся на спинку кресла и сплел пальцы.

Смеяться никому из нас и в голову не пришло, а самые младшие украдкой обменялись тоскливыми взглядами. Ничего, еще привыкнут. Дедушка, похоже, намерен жить вечно – значит, он и прапраправнукам своим будет эту историю рассказывать. Каждый год.

Старшие Дю Лис тоже переглянулись, пряча ухмылки. Уж они-то слышали ее столько раз, сколько нам и не снилось.

Мы почтительно слушали, куда нам было деться. О королевской милости и мудрости. О доспехах, которые по королевскому указу, милостивому да мудрому, были изготовлены в одной мастерской и чуть ли не по одной мерке: «Мы, младшие, в ту пору ранней юности лицом и ростом очень сходны вышли, все трое – я с братцем Жаном и Сестра», – проговорил дедушка с такой гордостью, будто это тоже вышло по милостивому (и мудрому тоже) королевскому указу. О надоспешных одеяниях с гербом, для двух братьев одинаковых, а вот для Сестры совсем ином, ее надлежало почтить отдельно, выше – но оттого, между прочим, позже это было проделано. То есть как бы вдогон братьям: они-то, получается, уже нобили, а она до поры – так, крестьяночка. Хотя скажи им тогда такое – они б сказавшего в два меча иссекли, как брюкву, а потом бы еще и рожу ему набили хорошенько и пинками гнали до самой околицы (тут старшие Дю Лис снова переглянулись, более не пряча улыбки). О том, как дедушкин батюшка опоздал к церемонии, отчего он сделался благородным на три часа позднее своих чад, – и по этому поводу Его Величество тоже милостиво пошутить изволил. И о том, что…

А вот этого, кажется, не было. Точно не было! Раз в кои-то веки старик рассказывает новое!

Мы навострили уши.

– Когда, как не сейчас, нас с тобой свести могли, спрашивается? – спокойно так говорю. – Вчера ты в башне была. Завтра, как они думают, тоже будешь там – а вообще-то, уже сегодня, тебе бы поторопиться, вот-вот стража придет! Да и толку нет нам такую встречу устраивать, когда ты в мужской одежде, под присмотром четырех годоев. Зато сейчас, когда портного приводили, то-се, да и вообще им было негоже совсем обойтись без церковной тюрьмы – вот епископ и исхитрился…

– Кто?!

(Аж закляк я от этого вопроса. И что мне, скажите на милость, ответить?)

– Ну, не местный, само собой, – говорю осторожненько, как с человеком, у которого рассудок слегка повредился. – То-то и оно, что руанское Преосвященство здесь хвост набок, лапки врастопырку. Так ведь для нас это и славно: раз уж так вышло, что всем заправляет епископ из Бове…

– А-а… – И снова смешок, странный такой. – Для тебя он, конечно, Преосвященство. В смысле – не судья. Пастырь Хряк. Кошон, свинища из Бове. А я-то все думала, когда же его рыло из-за угла вылезет. Выходит, дождалась. И что же, тебя прямиком к нему привели? Тайно да небось еще до рассвета? И он тебе, чаду-простецу, сразу все объяснил: как скорбит он о моей судьбе, до чего в тягость ему судейская мантия и сколь желал бы он натянуть нос вконец обнаглевшим годоям!

– Нашла простеца – благородная госпожа, понимаешь! Между прочим, именно так все и было. Только он больше не про годоев говорил, а про… этих… Чже… Бохэмитов… Язык вывихнешь, короче.

– Про чехов. – Уродское слово она выговорила почти без запинки. – Про богемских еретиков.

– Во-во. Он, говорит, с их отцом-совратителем, по птице гусь названным, словесами мерялся аж в ту пору, как мы с тобой еще под лавку не хаживали. И, говорит, совсем ему поперек души… сейчас, как это… а, отправить в огонь те уста, которые изрекли: «Спустя долгое время после начала деяний ваших стало ведомо мне … »

– «Иисус, Мария! – поправляет. – Сейчас, спустя долгое время после начала деяний ваших, стало ведомо мне, Деве, что отпали вы от истинной веры и сделались еретиками, сарацинам подобными» …

…И – будто вспышка в лицо, звон в ушах, в голове, во всем естестве. Как незапамятно давно, полжизни назад, при Жаржо. Как давеча, на мосту через эту их Крши-во-клат-нице, где оставили мы Малыша. Но выдержал шлем, и тогда, и тогда, и вот сейчас, ага.