Чайна Мьевиль - Неприкаянные письма (сборник)

На экране появилось последнее фото, более современное по виду, чем остальные: будто вчера снятое. Группа людей, поднявших взгляды, у некоторых в руках цифровые фотоаппараты. На лицах у людей тени озабоченности, а за их спинами можно разглядеть палисадник Национального центра возврата почты, отраженный в дьявольском свете…

Экран ноутбука сплошь покрылся мотылями. Я попробовал смести их в сторону рукой. От их черноватых крыльев на экране остался след, скрывший из виду лицо моей матери. И все же это была она, уже постаревшая, волосы ее из соломенно-золотистых сделались белыми и были стянуты в старушечий хвостик. Больше чем через тридцать лет после своей смерти она, похудевшая в сравнении с тем, что мне помнилось, смотрела (с фотоаппаратом в руке) с места, где произошло несчастье.

Это было неделю назад. А что теперь? Мотыльки – мотыльки повсюду. Трепыханье их крылышек походит на звук пламени в окне. Всю эту неделю я не был на работе. Знал, что и там окажутся мотыльки: они усыпали лампы верхнего света, отбрасывая вниз гигантские тени. Едкая пыль на всем: на моей коже, на моей одежде, на моих вещах. Их пухлые и мохнатые тельца свисают с потолка роскошными гирляндами, от них исходит звук – выпас овец в поле белого шума.

«Мотыльки являются ночью», – говорила она. В этом случае их голод не утолить одним только моим гардеробом. Они ползут мне в уши, в волосы, они лезут из ящиков и чемоданов. Я уже пробовал бежать. Но мотылькам всегда удавалось меня догнать. Даже в этом пансионе мотыльки уже повсюду: слетаются в стаи с теми воспоминаниями, которые смеют являться только ночью.

Я считал себя в безопасности в почтовом помещении. Там было тихо и спокойно. Там я укладывал неприкаянных на покой, подальше от призрака моей матери. Однако матери, как мотыльки, являются ночью, а теперь моя мать повсюду. В моей постели, в моей одежде, в моей голове: поедом ест меня изнутри.

Вообразите себе склад в Белфасте. Вообразите канцелярию неприкаянных писем. Мили и мили воспоминаний, надежно упрятанных в конверты. Континенты бумаг, ожидающие, что их откроют. И во всех них эти самые мотыльки: зажатые между страниц, мучимые голодом, что гложет пуще мести. Вскройте меня после этого – и внутри меня не окажется ничего, кроме праха, праха и крылышек миллиона мотыльков, миллиона пропавших воспоминаний.

Вообразите, что ко всему этому поднесена спичка в темноте, в полночь. Вообразите, что набираете код на дверном замке, заходите через боковую дверь. Вообразите тишину этого места, как в усыпальнице. Мою мать, стоящую там, всю в пыли и бархате. «Мотыльки являются ночью» , – говорит она. Только ночь бесконечна.

Когда я чиркаю спичкой, она клубящимся облаком устремляется ко мне. Пытаюсь повернуться и бежать, но мотыльки нисходят на меня. И когда мы летим к пламени, она держит меня в нежных своих объятьях и шепчет:

«Милый мой. Мама здесь» .

Художественная проза малых форм Элисон Мур вошла в различные антологии, включая «Избранные лучшие рассказы Британии», «Лучшие британские ужасы» и «Призрачная книга рассказов-ужасов». Подборка из ее дебютного сборника «Довоенный дом» и другие рассказы передавалась по Би-би-си на «Радио 4 Экстра», а заглавный рассказ удостоен литературной премии для молодых писателей.

Ее первый роман, The Lighthouse (« Маяк» ), вышел в 2012 году и вошел в шорт-лист премии Букера и национальных книжных премий, удостоившись премии Маккиттерика за первый изданный роман. Второй роман, He Wants («Он желает») , был издан в 2014 году. Оба романа (и «Маяк», и «Он желает») были признаны Книгами года журналом «Обсервер». Третий ее роман, Death and the Seaside («Смерть и берег морской»), вышел в свет в августе 2016 года. www.alison-moore.com.

Карла знала Лукаса, когда они были еще детьми. Лукас хотел стать изобретателем, делать такие штуки, чтоб с кнопками (нажимать) и рычагами (тянуть), машины, шипящие электричеством. Они были все еще очень молоды, когда общение прервалось. Она частенько думала о нем годы спустя, и всякий раз он виделся ей мастерящим что-то в саду под навесом, или проводящим какой-то опыт в лаборатории, или стоящим у черной доски, сплошь покрытой чем-то невозможно математическим, хотя сам Лукас в ее воображении всегда оставался мальчиком, вмерзшим во времени с самых 1940-х годов.

Любой насвистывающий или хрустящий пальцами вызывал у нее мысли о Лукасе, так же как и игрушечные пистолеты и салюты, когда холодный воздух полнился запахом серы.

Он все еще, полагала она, живет в Германии, тогда как она переехала в Лондон со своей мамой-англичанкой. Как-то летом (она еще подростком была) Карла послала ему открытку, но так и не получила ответа. Ныне она могла бы ввести «Лукас Бирхлер» в интернет-поисковик – и пусть бы тот разыскивал его для нее, но в те времена ничего такого не было. К тому времени, когда в конторе, где она работала, на смену пишущим машинкам пришли компьютеры, она уже готовилась к пенсии.

Карле перевалило за семьдесят, когда она опять увидела Лукаса в фойе испанской гостиницы. Она отдыхала там и заметила, как прибыл пожилой мужчина в мягкой фетровой шляпе, опиравшийся при ходьбе на палку. Несмотря на его возраст, стоило мужчине поставить чемодан и хрустнуть пальцами, как Карла уверилась, что это он, еще до того, как услышала фамилию, которую тот назвал регистраторше, – «Бирхлер».

За ужином Карла рассказывала Лукасу о своей жизни в Лондоне, своей карьере секретаря и о своем покойном муже, а Лукас поведал Карле о своей работе физика, о проделанном исследовании, статьях, какие опубликовал в научных журналах.

– Я так и знала! – воскликнула она. – Пожалуйста, скажи мне, что у тебя есть изобретательская мастерская!

И он сказал, что она у него есть.

– Я помню все-все, что тебе хотелось изобрести, – призналась она. – Ты хотел создать робота, который делал бы за тебя домашние задания.

Лукас засмеялся, согласно кивая.

– У тебя были планы построить всякие разные машины.

– Кое в чем я преуспел, – сказал он.

– Да, – кивнула она. – Боже мой, так и кажется, что ты для себя очень и очень постарался. Нам еще стольким нужно поделиться друг с другом. Ты сколько намерен пробыть здесь?

– Две недели, – сказал Лукас. – Мне рекомендовано не утруждать себя.

– Так и делай. – Карла похлопала его по руке. Лукас казался ей одним из тех людей, у которых никак не получается отдых, даже если забираются в такую даль, как этот пляж: голова его, считала она, все равно окажется там, в лаборатории или изобретательской мастерской.