Лоран Дойч - Метроном. История Франции под стук колес парижского метро

Разумеется, все меняется быстро, и старые мебельные фабрики преобразились в модные рестораны быстрого обслуживания, ибо этот район пользуется большой популярностью в начале нашего XXI века! Теперь уже не рабочие заселяют квартиры с открытыми балками в старых, слегка покосившихся домах, а молодые рокеры, которые превращают подлинно городскую среду в искусство жить.

В XVIII веке предместье Сент-Антуан не похоже на другие пригороды. Со времен Людовика XIV это любимое место бедных ремесленников, которые имеют право свободно работать здесь, вдали от профессиональных объединений. Столяры, плотники, сапожники, слесари, шляпники живут бок о бок, и лавки, в которых находятся также мастерские, следуют одна за другой по кривым улочкам предместья, выходя на простор на улицах де ла Рокетт, де Шарон, де Шарантон…

Весь день по кварталу возят тележки и водят ослов крестьянки, которые пришли продавать яйца, молоко, овощи и фрукты со своих ферм; бродят женщины, держащие кухни на набережных и устраивающие столовые под открытых небом; тучи уличных ораторов пугают своим злым языком и вульгарностью… Это нищее население, принадлежащее к ежедневному пейзажу предместья, хотя и пришлое, всегда готово проявить свой гнев! Именно эти люди, в случае затянувшейся эпидемии, плохого урожая или дополнительного налога, увлекают ремесленников на опасную дорогу протестов и мятежей.

27 апреля 1789 года предместье бурлит. Объект распри зовется Жан-Батист Ревейон, владелец мануфактуры по производству бумажных обоев, которая располагается в огромном здании на улице де Монтрёй. Несколько дней тому назад Ревейон, довольно щедрый по отношению к своим тремстам пятидесяти рабочим, сделал городу Парижу ряд предложений, призванных искоренить нищету. Этот импровизированный экономист считает, что понял, в чем нуждаются народы, поэтому его программа должна изменить судьбу общества! Добряк Ревейон, скорее утопист, чем мудрец, мечтатель, а не просветитель, предлагает упразднить налог, взимаемый с товаров при въезде в город, что приведет к удешевлению продуктов. Это прекрасно, но одновременно он намеревается уменьшить заработную плату, ведь все станет дешевле! Рабочий, получающий двадцать су в день, должен согласиться на пятнадцать, благодаря реформе Ревейона…

Сначала ярость против «эксплуататора Ревейона» поднимается в предместье Сен-Марсель, на левом берегу.

— Смерть богачам! — кричит толпа, направляясь на площадь де Грев.

Перед ратушей поджигают тряпичную куклу, это горит изображение Ревейона! А процессия вновь пускается в путь, она является в предместье Сент-Антуан. Триста пятьдесят мобилизованных гвардейцев поддерживают порядок на протяжении ночи, но на рассвете кожевенники Сен-Марселя и ремесленники Сент-Антуана стекаются на улицу де Монтрёй. Ревейон и его семья давно убежали, зато фабрика бумажных обоев стоит на месте — и ее методично разрушают, разбирают по камню, заодно опустошая подвал от бутылок.

Наконец, через несколько часов гвардейцы появляются вновь, они получили подкрепление и пытаются разогнать грабителей. Мятежники бросают с крыш камни, раздаются выстрелы… Со стороны полицейских насчитывают дюжину убитых, около сотни — в рядах мятежников. Трупы рабочих проносят по всем улицам предместья, слезы смешиваются с криками народного восстания. Никто еще этого не знает, но мир пошатнулся: грядет революция, она только что пережила свой самый кровавый день, несмотря на ужасные потрясения в будущем.

И сейчас можно увидеть напротив дома № 184 по улице дю Фобур-Сен-Антуан небольшой фонтан, который датируется началом XVII века. Он расположен примерно в том месте, где стояла мануфактура Ревейона, оказавшаяся в центре этих «волнений», выражаясь языком Старого режима. «Волнения», которые стоили жизни более сотни человек!

В последующие недели с шестого этажа башни Бастилии, где находится камера маркиза де Сада, маркиз призывает народ к восстанию… Заключенный посредством «летр де каше» [92] Пустой бланк на арест («приказ в запечатанном конверте»). , по наущению своей тещи, которая винит зятя в распутстве, божественный маркиз пишет «Сто двадцать дней Содома», рукопись, в которой он детально изображает все чудовищные порождения своей буйной фантазии. И когда ему надоедает водить пером по бумаге, он хватает длинную оловянную трубку с воронкой на конце, портативный мусоропровод, предназначенный для более удобного сброса нечистот вниз, в ров. Этот инструмент служит маркизу де Саду рупором, с помощью которого он обращается к толпе жителей предместья…

— Узников Бастилии убивают, истребляют! Добрые люди, на помощь!

Выйдя из метро на станции Репюблик, сразу оказываешься у подножия тяжеловесной статуи госпожи Республики. На голове у нее фригийский колпак, в одной руке — оливковая ветвь, другой она опирается на Декларацию прав человека. Ее бронзовый взор устремлен на народные манифестации, гордой эмблемой которых она стала вот уже больше века назад. Ее колотят черными и красными знаменами, украшают транспарантами с социальными лозунгами, но она неизменно поддерживает своих сражающихся детей. Три добродетели, составляющие девиз республики, сидят на каменном пьедестале у ее ног: Свободу можно опознать по факелу, Равенство — по трехцветному знамени, Братство — по рогу изобилия.

Этот памятник, ставший неотъемлемой частью парижского политического пейзажа, был поставлен здесь 14 июля 1884 года, и светское божество упрочило торжество тогда еще совсем молодой Третьей республики. Республика предстает здесь победительницей, но в то же время она как будто слегка взволнована при мысли об опасностях, которые встретились на ее пути. Воспоминание о Парижской коммуне не столь далеко, и к нему можно прикоснуться в доме № 14 по улице Кордери: именно здесь 16 февраля 1871 года Международная ассоциация трудящихся дала приказ о начале парижского восстания.

Прежде площадь Республики называлась Шато-д’О [93] Château d’eau — водокачка (одно из значений). , это был перекресток, расположенный у начала бульвара Тампль. После революции две больших парижских ярмарки — Сен-Лоренская на правом берегу Сены и Сен-Жерменская на левом — пришли в упадок. Тогда-то бульвар Тампль и стал неизменным местом праздников и представлений, — это было тем более легко, что отныне не требовалось никакого разрешения властей, чтобы открыть театр. На большом бульварном кольце театры открывались один за другим, в этот развлекательный центр стекалась самая пестрая публика, и обитатели аристократических западных кварталов мешались здесь с жителями рабочих восточных предместий.