Юрий Винничук - Кнайпы Львова

Каждый кабак состоял из двух комнат. В первой никто надолго не засиживался. Здесь пили, закусывали и быстренько убирались. Зато вторая комната имела характер клуба. Здесь уже никто никуда не торопился, гости удобно усаживались и кружка за кружкой пили пиво. Посреди этой комнаты красовался своей важностью большой зеленый бильярд. Трактирщик записывал на круглых картонных подставках для кружек, кто сколько выпил, чтобы пьяница мог иметь перед глазами сумму. Платили всегда только перед тем, как уходить.

Шумный фон кабака состоял из бильярдных ударов, постукивания домино, шелеста карт, жужжания и хруста старого расхлябанного патефона или игры на гармошке, а еще здесь гудели голоса десятков людей, которые порой срывались на песню, когда музыка начинала играть какую-нибудь известную мелодию штаерка или вальса.

Частыми завсегдатаями кабаков были актеры. «Пьянка, карты у актеров, «спацеры», романсы, проституция у актрис — это жизнь дружины (труппы) вне театра, — писал Михайло Яцкив. — Актеры постоянно находились в трактирах, стоило лишь только визитку приделать на дверях. Улаживали там свои дела, споры, интриги и задирали нос перед пьяницами. Спектакли проходили на час — два позже, чем было назначено на афишах, потому что директор или некоторые из старших «артистов» не закончил еще своих сделок. Посылали за ним в корчму, а когда его там не было, то лежал полумертвый дома. Отрезвляли его, а если мертвечина не оживала, то заменял роль первый попавшийся из дружины, или выходил режиссер на сцену и сообщал «светлой публике», что по причине слабости пана X. сыграют другую пьесу».

В межвоенный период количество кабаков значительно-уменыпилось, но не потому, что закрылись, а потому, что переродились. Слово «кабак» стало синонимом притона для пьяниц, и его как-то уже не годилось помещать на вывеске. Таким образом, на месте кабаков начали появляться ресторации, которые фактически ничем от бывших шинков не отличались. Постоянными клиентами этих «ресторанов» и далее были беднейшие слои населения, которые приходили сюда на пиво и водку с жареной колбасой.

Мордовии принадлежали к последнему классу львовских кнайп.

Находились они на удаленных улочках львовских пригородов, где-то в окрестностях Замарстынова, Клепарова, Городецкой, Лычакова. Именно здесь собирались знаменитые львовские батяры.

Когда все другие кнайпы уже были закрыты, здесь всё только-только начиналось. Весь тот цвет из-под темной звезды, которым гордился Львов, сползался сюда: бандиты разного ранга, воры самых различных специализаций, разные маньяки и лунатики, отбросы высших классов, спившиеся интеллигенты, искатели приключений И ЛЬВОВСКОГО фольклора и, конечно, те, кто испытывает жажду именно среди ночи и под утро.

На улице Соняшной находилась Мордовия Ицика Спуха. Какой была его настоящая фамилия — никто не знал, кроме разве что полиции. А вот своим прозвищем он обязан огромному пузу. Интересно, что эта его припухлось не мешала ему справляться с самыми отъявленными заводилами и бандитами.

Ели там рубцы, кваргли, еврейскую рыбу (с добавлением небольшого количества сахара, большого количества чеснока и кайзервальдского майорана), кровянку и гусиные потроха. Когда в кабачке делалось тесно, лучших людей Спух приглашал в комнату, которая служила ему жилищем. Здесь они рассаживались на покрытой покрывалами замурзанной постели и смаковали те лагомины (вкусности), которыми их угощал хозяин.

Значительно скромнее была кнайпа Кноблоха, а с едой было совсем плохо — подавали здесь только лук, редьку, соль и сумер (по-замарстыновски — хлеб). Зато здесь собиралась только своя компания, и такая, с которой бы никто не хотел иметь дело. Внутри было словно в каком-то погребе, где обычно держали картофель. Стойкой была обычная крышка без украшательств, без утвари, которая недолго в таком заведении оставалась бы целой. Ничего удивительного, что хозяин употреблял только жестяные миски и тарелки. Все вокруг свидетельствовало о постоянных в этом помещении михиндрах, шпаргах и кампах, а по-нынешнему — драках.

Именно поэтому столы у Кноблоха поражали своей массивностью и тяжестью, а их ножки углублялись в доски пола на пару сантиметров. Поверхности столов были изрисованы и изрезаны, и вычитать на них можно было имена завсегдатаев, часть из которых уже покоилась на кладбище. Вдоль столов стояли такие массивные лавки, что трое батяров едва одну могли сдвинуть. И в этом заключалась глубокая мудрость трактирщика. Иначе этими лавками уже давно бы выбили все окна и двери.

Как вы можете догадаться, не было здесь ни стаканов, ни рюмок. Кноблох ввел оригинальный способ питья напитка из чвертьлитровых жестяных кубков, которые были еще и приделаны к столам цепочками, длины которых хватало только на то, чтобы кубок достал до физиономии. Владелец также завел железное предписание касательно своих гостей — платить вперед.

В обоих упомянутых кабаках собиралась львовская батярня: «Именно здесь собирались самые настоящие батяры, — вспоминал Анджей Хцюк, — то были батяры наиболее львовские в целом Львове — сам цвет, квинтэссенция всех забегаловок и в балаке (львовский жаргон), и в стиле, и в жестах, и в минах. К Ицику Слуху сходились альфонсы, каждый со своей здзирой, дзюней или цизей (здзира, дзюня, цизя — это все означало девушку), бандюки разного покроя, и каждый имел в кармане гнип (нож) и был скор на гудз (затеять драку), воры, отбросы высших классов, маньяки и просто пьяницы».

Юзеф Виттлин вспоминал так: «Локали низкого сорта: кабаки с громкими оркестронами, пивные, где встречались извозчики и ножовщики и где в страхе перед гостями, которые воруют, металлические кубки были прикованы на цепи, как псы. Цветными вывесками, с видом преподобия, который вкусно лакомится толстый гусем, влекли кабаки, манили голодных и жаждущих. Предлагали сримскую сливовицу, горячий крупник и знаменитые львовские розолисы. Нарисованные на жестянке пьяницы, бородатые короли Гамбринусы с коронами набекрень сидели верхом на бочках и лопались со смеху». Такое пойло из жестянки заедали редькой или луком с даровой солью, которая щедро белела в металлической миске.

Освещение здесь тоже было своеобразное: три кладбищенских фонаря, свисающие на цепочках с потолка. По заказу Кноблоха их когда-то сперли могильщики с львовских мест вечного покоя. Это тусклое кладбищенское освещение очень хорошо соответствовало атмосфере забегаловки, которую облюбовали лучшие сыновья преступного мира. Зато любого, кто заявлялся сюда впервые, охватывал метафизический ужас.

Мордовия «Под Желтой Простыней» на углу улиц Рутовского и Каминского получила свое название по очень важной причине. Итак, хозяин, разбитый многолетней болезнью, желая следить за интересом, лежал в главном зале, завернутый в не слишком чистые простыни. Несмотря на болезнь, он пристально следил за посетителями, знал всех в лицо и лично вел все счета. Когда ему припекало, и он, кряхтя, вытаскивал из-под кровати ночной горшок, публика деликатно отводила глаза, но продолжала пить пиво. В горячие дни его переносили с кровати под буфетом на бильярдный стол. Удушье, царившее в помещении, в сочетании с острыми запахами, могло поразить любого, кроме пьяниц, привыкших уже ко всему, приходя сюда каждый день. Впоследствии эта Мордовия закрылась и на ее месте появилась вполне порядочная кофейня с экзотическим названием «Палермо».