Роберт Пири - По большому льду. Северный полюс

Наконец буря стихла, и показалось солнце, но метель мела все так же сильно, так что собакам было бы очень трудно противостоять ей, и поэтому мы по-прежнему оставались на месте. Последние 12 часов нашего невольного ничегонеделания тянулись очень медленно, но, в конце концов, мы начали готовиться к отправлению, что оказалось гораздо более трудной задачей, чем можно было предположить.

Сорок пять минут понадобилось Аструпу, чтобы развязать замерзший узел постромок, до такой степени запутанный беспокойными собаками, что он посрамил бы дюжину гордиевых узлов. Столько же времени заняло у меня откапывание саней.

Осматривая нашу провизию, я с ужасом заметил, что пеммикан в двух жестяных коробках испортился. Это, без сомнения, произошло из-за того, что они пролежали несколько дней на солнце, когда сани стояли на скалах в лагере на морене. Я, подозревая самое худшее, обследовал и другие жестянки и нашел еще несколько испорченных.

Не в очень радостном расположении духа пустились мы в путь. Потеря одной из лучших собак и порча части пеммикана показались мне предвестниками грядущих бедствий. Шестьдесят часов бездеятельности в нашей снежной яме слегка испортили мое пищеварение; перспектива есть собачье мясо и тащить несколько сот миль сани была совсем безрадостной. Ко всему прочему, нас окутали облака, и унылая погода окончательно испортила мне настроение. После завтрака я послал Аструпа вперед выбирать путь, а сам, чтобы попытаться отвлечься от мрачных мыслей, принялся погонять собак.

Возможно, кому-то из моих читателей передалось ощущение этой, казалось бы, бесцельной ходьбы в течение нескольких недель. Есть ли в Сахаре место, до такой степени унылое, лишенное даже крупицы надежды, как то большое плато, по которому мы волочили ноги течение двух недель? Сырой, липкий снег был у нас под ногами, густой замерзший туман душил нас и оседал на одежде молочно-белыми кристаллами. Здесь не было оазиса, куда мы могли бы зайти и снова набраться там бодрости и сил для дальнейших трудов в полярной пустыне. Наши оазисы были разве что в небе, где временами мы видели неясное солнце, сверкнувшее на мгновение сквозь туман, а вдали, на южном горизонте, полосу восхитительно бледного, зеленовато-голубого неба.

Единственным утешением для нас, когда мы разбили лагерь в конце первого перехода после бури, была мысль, что мы на 20 миль приблизились к дому. От утомления мы не могли заснуть; последние часы были очень тяжелыми. Мы больше не шли в гору и находились на большом ровном плато на вершине Гренландии. Ветер дул прямо на восток. Сани с трудом скользили по свежевыпавшему снегу. Собаки тащили хорошо, но невесело. Хвосты их безнадежно опустились вниз.

Хвост гренландской собаки – барометр ее состояния. Он безошибочно показывает ее настроение. Стоит бросить на него взгляд, и многое станет понятно. Полный желудок и легко скользящие сани поднимают его на высоту собачьего счастья. Тяжелый путь, резкий удар хлыста или неудачная схватка с соседом по упряжи опускают его в глубину отчаяния. Хвост собаки говорит за нее. И в данный момент все хвосты были низко опущены.

До полночи 15 июля мы прошли 100 миль по пути на юг. Утром стало холоднее. Мороз прихватил снег, валивший хлопьями, когда мы ложились спать. Аструп совершенно замерз под своим снежным одеялом, и мне пришлось откопать его. Низкая температура подбодрила нас, и мы пустились в путь в приятном расположении духа, несмотря на туман вокруг. Хотя этот туман не мог сравниться с лондонским, однако мы с радостью приветствовали бы даже сильную метель. Погонщик с трудом видел вожака, бежавшего в шести саженях впереди. Одно только было хорошо: лыжи скользили просто прекрасно, и мы сделали хороший дневной переход. Для разнообразия мы менялись с Аструпом обязанностями. К вечеру же все наше внимание было обращено на внезапно заболевшую Тавану.

На следующий день Тавана пала, и мы скормили ее остальным собакам. Тавана была моей любимицей. Я купил ее в начале зимы у добродушного эскимоса, жившего далеко вверх по заливу. Когда мы сторговались, я пришел с фонарем рассмотреть покупку и обнаружил, что у собаки был только один глаз. Сначала она была дикой, подобно загнанной лисице, и исчезала при моем приближении в снежной яме, служившей ей убежищем от резкого ветра. Но спустя некоторое время она стала менее робкой и брала пищу из рук. Ранней весной она ощенилась девятью щенками и была переведена со своим потомством в загородку около дома; вскоре она стала всеобщей любимицей. Ее привязанность ко мне казалась безграничной. За все время путешествия по внутреннему льду ни одно мое движение не ускользало от нее, и когда после отдыха я брал маленький флаг и отправлялся вперед, ее резкий лай и желание следовать за мной, служили для остальных собак сигналом для начала работы. Бедная Тавана! Она заболела в один из самых прекрасных дней Белого пути; ее светлый глаз меня больше не узнавал и язык уже не мог лизнуть мою руку.

День за днем участки голубого неба изредка чередовались с широкими полосами густого тумана, покрывавшего нас, сани, собак и груз мельчайшими белыми кристаллами льда. Паргелии, радуги, солнечные столбы появлялись и исчезали вокруг нас в бесчисленном разнообразии, но все эти яркие зрелища меркли под саваном темного холодного тумана. Мы быстро шли на запад, и я надеялся, что очень скоро мы спустимся ниже уровня облаков.

Меня сильно беспокоили собаки. Как я уже говорил, хвосты их были низко опущены. Потеря Таваны казалась зловещим предзнаменованием, чувствовалось, что остальные животные совершенно выбились из сил. Мои глаза страдали от тумана почти также, как и от яркого солнечного света.

18 июля я проснулся от холода и обнаружил, что ветер дул прямо в кухню, хотя накануне она была поставлена закрытой стороной к ветру. Смена направления воздушных потоков повлияла и на облака, в которых появились просветы, позволявшие нам видеть солнце. Во время полуденной остановки над нами расстилалось голубое небо; поверхность снега, лежавшего сугробами, была довольно крепкой и выдерживала собак и сани. Мы прошли уже 70 миль среди облаков; временная перемена взбодрила нас, движения собак стали быстрее. Мы перешли водораздел и начали спускаться по западному склону. Воспользовавшись восточным ветром, я, чтобы облегчить участь собак, приладил на своих санях мачту и парус. Мы вышли, наконец, к югу и востоку от жуткой области фьорда Шерарда – Осборна, с таким трудом пройденной нами во время нашего пути к северу. Я собирался идти, забирая к западу, параллельно нашему пути на север, но спустившись ниже. Мы, однако, были вынуждены пройти еще много миль по отлогому склону, пока облака оказались над нами, а не вокруг нас.