Пьер Саворньян де Бразза - Миссия на Африканский Запад. 1883–1885. Документы и материалы

Я оставался на станции Осика до 24 июня, где не прекращал вести барометрические и метеорологические наблюдения.

Вот что я записал в дневнике 18 июня:

«Сегодня потрясающий день. Мы спустили на воду наш баркас [334]. Его киль, окрашенный в красный цвет, словно облаченный в пурпур, поддерживаемый сенегальцами, габонцами, галуа [335]и павинами [336]– всеми, кто служил в экспедиции, скользил по деревянным каткам, а в половине пятого вечера среди возгласов «Ура!» и криков наших людей он уже плыл [337]мимо берегов Лекилы в Осику, расположенную на 1°34′ [338]ю.ш. и 12°15′ в.д., примерно в трехстах восьмидесяти метрах выше уровня моря. Солнце, уже спустившееся за холм, заливало багряным заревом все небо, а бледная луна проглядывала сквозь густую сеть свисавших ветвей и лиан, колыхавшихся от ветра… <���…>

У меня слабый приступ лихорадки, который предупреждает, что завтра необходимо принять хорошую дозу хинина. До чего противная эта лихорадка, но когда я болею, то предаюсь воспоминаниям о прекрасном небе Италии, и мой дух укрепляется».

Ты мне скажешь, что я становлюсь немного романтиком; но что же ты хочешь? Я пишу тебе, и мысль об этом заставляет меня рассматривать день, который мы прожили, как если бы я рассматривал пейзаж, который собираюсь нарисовать. Я просто описываю впечатления, которые я получил.

23 июня в три часа пополудни какой-то человек со станции Кенкуна [339]пришел сообщить мне, что несколько апфуру хотят поговорить с белым человеком; там было восемь мужчин и три женщины с двумя пирогами, нагруженными маниокой. Что делать? Прежде всего собрать вещи, чтобы завтра же уехать. Но можно ли было верить тому, что сказал человек со станции Кенкуна? Вдруг апфуру хотели повторить то, что они сделали в случае с Мизоном: когда тот приближался к ним, они обращались в бегство.

Правда, если Мизон искал их, то здесь, наоборот, они сами явились за белым. По этому поводу я вспомнил строку: «Timeo Danaos» и т. д. [340]

24 июня [341]вместе с четырьмя батеке я перебрался со станции Осика на станцию Алима [342], или, точнее, в деревню <���вождя> Кенкуны, рядом с которой находится станция. Я прибыл туда к вечеру.

Вечером 25 июня туда же прибыл Балле. Утром 27 июня Фирмен, которого мы послали с Угулой [343]в лагерь апфуру, по возвращении наговорил много добрых слов о тех самых апфуру, пожелавших встретиться с белым.

В два часа пополудни Балле, Фирмен, я и Ренкекиза [344]отправились в лагерь апфуру и оказались там уже поздно ночью. Мы обходили деревни батеке, что удлинило наш путь. Кроме того, мы пересекли на маленькой пироге реку Гамбо и перешли вброд два ручья, где вода поднималась нам до пояса. Да, я забыл упомянуть, что с нами был сын Кенкуны.

У меня нет времени, чтобы пересказать тебе то, что я уже занес в свой дневник, поэтому привожу оттуда выдержку, опустив описание инструментов и маниоки у апфуру; ты знаешь о них по моим предыдущим письмам.

«Была уже глубокая ночь, когда, взобравшись на холм у леса, окаймляющего Алиму, мы увидели огоньки; это был лагерь апфуру; я послал вперед сына Кенкуны сообщить им, что прибыли белые люди; несколько минут спустя мы уже сидели у костра на чем-то вроде скамьи в окружении апфуру, которые, не скрывая удивления, рассматривали нас с головы до пят.

После того как мы пожали руку вождю [345]и обменялись хлопками [346], начались расспросы. Угула, хорошо говоривший на батеке и понгве, служил переводчиком. Благодаря Угуле мы смогли получить различные сведения, которые ему удалось собрать за день, проведенный с апфуру, тем более что он знал Макоко и Кенкуну, у которых уже побывал вместе с Пьером, и считал, что на этот раз лучше отправиться к Макоко на пироге, чем снова идти по земле.

Вот первое впечатление, которое я получил об апфуру при свете костра, на котором кипел типичный для их хозяйства котел: это были славные люди, высокого роста, крепкие, с сильными руками, с открытыми лицами, не скрывавшими удивления. Какая разница с этими скелетами батеке!

Напряженное внимание, предметом которого мы оказались, выражалось в возгласах изумления, передававшихся по кругу из уст в уста. Лишь только костер угасал, апфуру спешили бросить в него ветки, чтобы поддержать пламя и разглядывать нас в свое полное удовольствие. Изучению ног и обуви не было конца: туземцы тщательно исследовали наши ботинки, передавая их из рук в руки с нескрываемым восхищением. Вот бы изумился мой сапожник из Удине [347], если бы узнал, в какой восторг он привел апфуру своим изделием! Что касается меня, то мне казалось, что я грежу, видя их озаренные огнем черные лица; эти освещенные лица – единственное, что вырисовывалось на фоне темного леса; над нашими же головами было безлунное небо, сплошь усеянное звездами, а сквозь листву деревьев таинственно поблескивали воды Алимы. Я думал о многом, я вспоминал Пьера, когда он в первый раз плыл по этой еще незнакомой реке и был остановлен многочисленными пирогами, полными туземцев с огнестрельным оружием; это случилось 3 июля 1878 г. [348]

Место, в котором мы находились, вероятно, было как раз то, где Пьер впервые увидел и открыл Алиму; может быть, даже в тот же самый день, но с разницей в пять лет». <���…>

Я не буду тебе рассказывать об ужине с маниокой, копченой рыбой и обжаренными пальмовыми орехами; не буду рассказывать и о ночи, целиком посвященной борьбе с комарами, которые так и не дали нам закрыть глаза и которые заставляли нас страстно желать наступления дня.

Было бы также утомительно описывать бесчисленные корзины, куда туземцы укладывают маниоку; они покупают ее у батеке за копченую рыбу; маниока еще в клубнях, хлеб готовится потом.

Переговоры с вождем завершились, и он сказал, что когда белый человек впервые пришел на их землю, он развязал войну, но теперь с этим покончено, и они желают быть нашими друзьями [349].

Вождь хотел, чтобы белый человек пришел к нему и начал с ним большую торговлю слоновой костью. Его брат вел войну с белыми и был убит, он же хотел договориться с нами.

Вождя зовут Домби; на его ноге остался след от пули, но мы поостереглись спросить, как он ее получил.

Со своей стороны, мы сказали ему, что к ним с различными товарами охотно приедут другие белые, мы же хотели бы спуститься к Макоко и перевезти наш груз на их пирогах.

Было решено, что Балле займется отправкой товаров, уже прибывших в Сене [350], на Дьеле, а когда они дойдут до нас, я пошлю к нему с этим известием одного из наших «ребят» (так мы называем наших работников), и он уедет на очень большой пироге с сотней гребцов туда, куда будет свезен весь груз. Договорились об оплате: капсюльное ружье [351]для Домби и три отреза ткани для каждого. В отрезе чуть больше трех метров.

Завершив палавру, мы вернулись в свой лагерь, предварительно раздав подарки: большой колокольчик, один отрез ткани, соль, бисер, порох, несколько маленьких колокольчиков и каури (мелкие ракушки); туземцы, кажется, остались очень довольны; более всего им пришлась по душе красная материя.