Андрей Бородин - АКОНИТ 2018. Цикл 1, Оборот 3

Спустя короткое время благодаря поддержке любимой я обрёл подобие внутреннего равновесия, преисполнился новых душевных сил и решил продолжить борьбу за своё место под литературным солнцем. В это время мир, казалось, стремительно катился к хаосу — я задумывался об этом, бродя по улицам города, в котором мы с Настей поселились после нашей свадьбы. Мы отчаянно нуждались — у меня не было постоянной работы. Свободное время всегда появлялось от случая к случаю, и в такие мгновения я не переставал изучать жизнь улиц; каждый год они покрывались всё большей грязью и пороком. Меня часто посещало чувство омерзения из-за той обстановки, в которой нам с Настей приходилось жить. Я не переставал грезить о лучшей жизни, глядя на яркие неоновые огни вечернего города. Всякий раз я задумывался о том, какое произведение утолит жажду моих будущих читателей. Хотел ли я создать новое направление, совершить прорыв в массовой литературе — или же просто накропать посредственную вещицу, выполненную в модном и востребованном стиле? Не скрою, когда чувство зависти особенно сильно захлёстывало меня, я подумывал о том, чтобы написать простенький роман, подсмотрев хорошую идею у популярного писателя. Но, к счастью, я с успехом избавлялся от этих постыдных идей — массовая литература виделась мне скопищем мерзости и пошлости, а посему я отчётливо видел своей задачей выход за рамки и качественное изменение существующего положения дел. Увы, подобная литература стояла на прочном фундаменте — страсти человека ко всему низкому, грязному и жестокому. В то сумрачное время подобные потребности удовлетворялись в полном объёме массовой культурой. С экранов телевизоров нам улыбались фальшивые люди, обсуждавшие фальшивые жизни фальшивых персонажей. Книги всё более исполнялись описания нечеловеческой жестокости, с натуралистичными подробностями мерзких деяний обычного сброда, а читательская аудитория рукоплескала и требовала ещё. Я понимал, что всякий из нас, пребывая на дне, испытывал садистское удовлетворение, купаясь в чужой боли, пусть и вымышленной, переданной насколько жизненно, настолько же и отталкивающе. Казалось, самое прекрасное и чистое на этом свете навсегда обесценилось и погибло во всепоглощающей порочной обыденности.

Не буду лукавить — в сердце моём существовало лишь презрение к этой действительности. Какая-то часть моего «я» отчаянно хотела окунуться в манящий мир запретных удовольствий, любезно отворяющий передо мною дверь. С непередаваемым ужасом и стыдом я признавался самому себе, что этот мир свёл меня с ума, извратил мою детскую мечту стать писателем. Как бы я ни отрицал и ни поливал его грязью, пагубное влияние, оказываемое на меня современностью через газеты, книги, радио, телевидение, было неоспоримым. Мои мысли не покидало ощущение, что борьба с действительностью бесполезна, и с каждым днём во мне усиливалось отчаяние. В конце концов, гнетущее состояние, постоянные депрессии и нехватка денег вновь сломали меня, а Настя перестала быть единственным утешением. Внутри с новой силой заговорил бес противоречия, сбивающий с толку своими парадоксальными суждениями. Об этом я до сих пор не могу вспоминать без содрогания. Моя жена с несгибаемым упорством и добродетельностью ухаживала за мной, но я стал усматривать в этом нечто оскорбительное для своего самолюбия. Я помыкал Настей, чувствуя, что недостоин её любви, но спокойствие и терпеливость любимой лишь сильнее раздражали меня.

Мой логический ум пытался проследить путь падения моих нравственных качеств. Я не заметил, как увлёкся просмотром телепередач, смаковавших подробности особо жестоких убийств и запутанных дел. Сейчас уже даже не вспомню, озаряла ли моё лицо зловещая улыбка, когда в кадре показывали изувеченные тела жертв…

Иногда, во время нечастых моментов просветления, я одёргивал себя и говорил, что становлюсь похожим на презираемых мной обывателей, получавших наслаждение от просмотра подобного ширпотреба. И тогда безумный бесёнок шептал мне, что я уже во власти этой гнетущей реальности, что мой внутренний мир навсегда поглощён пошлостью и развращённостью, которые и так были нормой общества. Самое ужасное — он ставил мне в укор Настю, напоминая всякий раз о её совершенстве, о её чистоте и порядочности. Я кричал в беззвучной злобе, представляя себе тысячи и тысячи убийств невинных, и никак не мог найти выхода своему отчаянию. Ненависть к себе и другим совершенно овладевала моим разумом, а бес внутри меня смеялся и всё настаивал на том, что я безумен и давно нуждаюсь в хорошем утешении. Например, в обильном и безудержном алкогольном возлиянии.

Сломавшись после очередного такого приступа, я действительно пошёл в ближайший бар и промотал там все деньги, напившись до беспамятства. Ночь тогда превратилась в языческую свистопляску, полную животного наслаждения и безрассудной ненависти. Там, в баре, почти что лёжа на стойке перед барменом, сквозь пелену опьянения я видел в окружающей меня обстановке разврат и разложение. Люди обсуждали популярных авторов и их низкосортные книги, телевизор показывал очередной блокбастер, вылизанная картинка которого была обратно пропорциональна по качеству никчёмному содержанию. И этот вонючий, жалкий мир не хотел принять меня? Меня?! И для кого я хотел раскрыть небесную красоту и величие, для кого хотел воспевать вечность? Неужели для тех, кто слеп, кто глух ко всему возвышенному? И, что хуже всего, Настя, моя любимая и драгоценная жена — неужели она не была одной из них? Или она спесиво надеялась прикрыть свою внутреннюю развращённость за маской добродетели? Ярость в ту ночь ослепила моё сознание; рыча, я выскочил из бара и побежал домой, не разбирая дороги.

Когда я вломился в нашу квартиру, Настя не спала. Она сидела у компьютера, старого и дешёвого, читая что-то из тех немногих черновиков, которые я писал не на бумаге. Лицо её было совершенно спокойно и не выражало ни единой эмоции. Свет в комнате не горел, отчего Настино присутствие в тусклом сиянии экрана становилось зловещим. Она медленно повернула ко мне голову и тихим, невыразительным голосом спросила: «Ты вернулся?» Дальше я всё помню как в тумане — алкоголь полностью уничтожил логическую мотивацию моих действий. Знаю лишь, что я набросился на любимую с диким воплем и, повалив её на пол, начал душить. Я кричал что-то невразумительное и всё никак не мог выйти из своего пугающего приступа нахлынувшей жестокости. Наверное, я вопил: «Ты! Ты! Ты во всем! Это всё ты!», но теперь этого уже не вспомнить наверняка. В моих нынешних кошмарах я вижу, как Настя, задыхаясь подо мной, сохраняет нечеловеческую маску равнодушия на лице, а в глазах её сверкают безумные искорки одобрения, которые не дают мне покоя и от которых меня всякий раз охватывает дрожь. Гибель последних крупиц здравомыслия была очевидной — задушив любимую, я, лишённый физических и душевных сил, свалился без памяти на пол.