Маргрит Стин - Отверженный дух

— О боже… Арнольд! — выдохнул я с отвращением, но тут же и спохватился. Он принял мои извинения, причем с необычайной серьезностью.

— Ну хорошо, — сказал я, — с этим, кажется, разобрались: отец был не в восторге от твоего брака. А здесь вы давно живете?

— Тут разом все и не объяснишь, — Арнольд снова нахмурился. — Видишь ли, смерть мамы очень изменила обстановку в семье: круг наш резко сузился. Это была женщина большой, щедрой души: ты-то почти не знал ее: она всегда держалась в тени, старалась быть незаметной. Любовь, теплота, человечность — все, что переполняло нашу семью, — исходило, в основном, от нее. Но ее не стало, и… сестры тоже очень добры, но мальчика нашего они бы понять не смогли; отца бы он слишком волновал, а со здоровьем у старика стало к тому времени совсем худо. Тяжелый был, конечно, разрыв, но привыкли: я с отцом каждый вечер общаюсь по телефону, Доминик-Джон тоже установил превосходную связь… Слушай, пойдем-ка ко мне, — он вдруг будто испугался чего-то. — Там я приготовил для тебя массу интересных вещей. Тут же, в этих комнатах, шляется каждый кому не лень и… создает что-то такое, разъединяющее, не чувствуешь? И бренди тоже прихватим, — с этими словами он сунул бутыль под пиджак.

— Ты не подумай только, будто я здесь в алкоголика превратился, — заверил он меня торопливо. — Или что я в собственном доме уже сам себе не хозяин. Просто противно, понимаешь, когда из-за каждого угла за тобой шпионят, а потом перемывают косточки.

Послышались мягкие фортепианные аккорды и пронзительное детское пение: слегка визгливое, но вместе с тем мелодичное. Арнольд поднял палец и замер с улыбкой умиления на счастливом лице.

— Прелестный голосок, правда?

Я согласился. Хотя, скажем, и у металлического колокольчика голосок — ну чем не прелесть? Впрочем, Доминик-Джон пел, скорее, как жаворонок в поднебесье, — тоненько, чисто и головокружительно высоко.

Арнольд со смешно оттопыренным пиджаком зашагал по лестнице вверх, а мне снова на память пришел мой первый визит в Колдфилд. И пикник на «Шпоре»: так почему-то называли здесь невысокий хребет, протянувшийся среди болот невдалеке от трамвайной линии, ведущей к Блонфилду. Отдыхали тут, в основном, местные жители: туристской славой местечко не пользовалось из-за частых обвалов.

«Пикник» — как образ субботней или воскресной жизни — всегда представлялся мне чем-то стремительно-романтическим, но чтоб обязательно с прислугой: иначе кто будет распаковывать корзинки?

Льюисы умудрялись как-то жить без лошадей и лимузинов, в лучшем случае путешествовали на велосипедах, а чаще пешком. На осмотр достопримечательностей мы несколько раз выезжали поездом, но, конечно же, любимым их третьим классом. За ними всюду и я ходил, проклиная мысленно сэндвичи, которыми вечно набиты были карманы: о том, что сестры с матерью заранее часами нарезали и упаковывали всю эту снедь, как-то не вспоминалось.

В этот раз Арнольд прихватил с собой еще и пару бутылок пива, рассчитывая, в основном, на меня. Как только миссис Льюис принялась разливать всем чай из термоса, он скромно налил — себе и мне — по стаканчику. Женщины уставились на него в испуге.

Утро было просто сказочное: под ярким солнцем вся равнина пестрела и переливалась россыпями фиалок, внизу под утесом пенистыми волнами вздымался и падал болотный ковыль. Перед нами, во всем своем ослепительном величии, простирался счастливый мир живой природы; даже на меня, парня не слишком впечатлительного, эта грандиозная панорама произвела сильное впечатление.

Арнольд залпом осушил стакан.

— Ах, как хорошо! — воскликнул он в блаженном упоении и налил себе еще.

— О, Арнольд! — голос матери был Наполнен такой болью, такой глубокой скорбью, что в первый момент я всерьез за нее испугался.

Арнольд побагровел; улыбка его вдруг растянулась в звериный оскал.

— Неужели… ну неужели все вам нужно непременно опошлить?

Он вдруг вскочил, с диким воплем запустил поочередно стакан и бутылку в заросли вереска и бросился прочь.

Не сразу сообразил я, что же, собственно, произошло. Мне известно было, что Льюисы не употребляют спиртного, но чтобы из-за пива — такой скандал? Все мы в Хартоне глушили его галлонами, и Арнольд вроде бы не был исключением… Да, но мне-то что теперь делать? Я сидел среди них в полной растерянности.

— Вы, Баффер, нас не стесняйтесь, — Мэри взглянула на меня, как на нераскаявшегося грешника, и добавила поучительным тоном. — Сами мы не пьем, но никому не навязываем своих убеждений.

Наступила неловкая пауза.

— Пойду-ка я поищу стакан, — предложила Хелен, спасая положение.

Я, конечно же, отправился на поиски вместо нее и, ползая среди вереска, кое-как ухитрился прикончить свою бутылку. Стакан нашелся, но оказался разбитым.

— О боже, — прошептала Хелен с таким видом, будто у нее только что погиб по меньшей мере уотерфордский сервиз. «Это у нас наследственное», — вспомнил я; что верно, то верно, Льюисы мастаки были переживать по самым что ни на есть пустякам.

Вся компания погрузилась в траур, и даже Вайолет, похоже, прониклась вселенской женской скорбью. Мистер Льюис, впрочем, выглядел на редкость безмятежно, но при этом несколько странно: он восседал среди нас глуповатым улыбающимся истуканчиком и будто светился изнутри — должно быть, сознанием какой-то своей, ему одному известной, правоты.

Дожевав, мы снялись с места и безрадостной процессией двинулись обратно. Внизу, в лощине, я увидел Арнольда: он стоял, ковыряя кочку носком ботинка. Мэри решительно направилась к нему. Хотел было пойти за ней и я, но вмешалась Вайолет.

— Останьтесь, — шепнула она мне на ухо, — и приготовьтесь к сцене Великого Примирения.

Я ничего не понял и молча послушался. Мэри подошла к брату, схватила его за руку, что-то такое сказала и тут же бросилась к нам. Бесформенное личико ее пылало и подрагивало от каких-то неземных страстей.

— Все хорошо, мамочка, дорогая! Брат очень сожалеет о том, что так всех нас расстроил. — Она обернулась. — Арнольд!

То, что вслед за этим последовало, не раз потом заставляло меня содрогаться от омерзения. Арнольд, побагровевший от стыда и какой-то неимоверной внутренней боли, подошел и поцеловал мать. Миссис Льюис разразилась рыданиями. Поддерживая ее за руки с двух сторон, заплакали Мэри и Хелен. Арнольд взирал на всех с невыразимым ужасом, и в глазах его тоже стояли слезы.

— Ну же, ну же, дорогая, — мистер Льюис заботливо закудахтал, принялся гладить жену по плечу, но тут и сам не выдержал: снял очки, заморгал и стал протирать вспотевшие стекла.

Я набрал побольше воздуха в грудь и обернулся за поддержкой к Вайолет. Сжав губы в ниточку, она мелко тряслась: то ли от отвращения, то ли от распиравшего ее смеха. Я бы и сам, наверное, расхохотался, если бы не был так потрясен ирреальностью этой жуткой, нелепой и непристойной сцены.