Зоя Ерошкина - Клавка Уразова

— Явилась, да не туда, где тебя надо, — подошел к ней мастер. — Иди, к начальнику вызвана.

— Зачем? — встревожилась она. — Все сдала, все в порядке.

— Не иначе как, товарищ комендант, медаль тебе вручат или благодарность на атласной бумаге с золотым обрезом, — пошутил кто-то. — Однако забеги, скажи, в чем дело.

И вот опять она в большой, полной людей комнате перед кабинетом начальника.

Она сидит перед длиннолицым, бледным человеком и слушает, как он, передвигая на столе какие-то бумаги, изредка взглядывая на нее близорукими глазами, говорит о войне, об обязанности каждого помогать фронту, о том, что в госпитале много раненых и много одежды, которую с них сняли, которую нужно привести в порядок.

«К чему это он плетет? — недоумевала Клава. — При чем тут я?» — и несколько раз оглядывается на начальника, зачем он ее направил к этому человеку из санчасти.

Начальник, сухощавый, высокого роста, подвижный человек, которого вся дорога называет Суворовым, — какое-то сходство с знаменитым полководцем действительно было, — поймав ее взгляд, раздвинул окружающих его людей и подошел к столу.

— Договорились? Э, брат, да ты что женщину так утомляешь? — и, ловко придвинув стул, сел против Клавы. — Надо вам, товарищ Уразова, за это взяться. Мобилизовать женщин на чистку и ремонт военной одежды. Тем более надо, что есть люди, думающие, что из этого ничего не выйдет. А вот вы постарайтесь, чтоб наши железнодорожницы доказали обратное. Дали пример. Понятно? Отказываться от этого нельзя.

— Я и не отказываюсь. Но…

— Отлично. Уверен, что справитесь. На первый раз возьмем только 400 комплектов. Обязуемся через 10 дней сдать. А сдадим досрочно.

— Но… — начала Клава.

— Всякие «но» разрешайте вот с ним, с санчастью. Есть инструкции, как это проводить. — И встал. — Сегодня же оформите поручение, осмотрите вместе склады, затребуйте на завтра транспорт и действуйте. И хоть на два дня, на один день, но досрочно.

Отойдя, обернулся к Клаве:

— Подписал сегодня два приказа. Один о благодарности за комендантство, другой о прикреплении вас в качестве ученика к одной из бригад в депо. — Увидев, как вспыхнула и взволнованно встала Клава, улыбнулся. — Рад, что лично обрадовал. Старого мастера сумейте купить работой.

Ожидая, пока соберет свои бумаги «постный», так она уже называла про себя сидящего за столом, она слушала, как начальник с сухим коротким смешком говорил о старике-мастере:

— Вот старая кость. Пришел и просит: «Не погань ты мне депо, убери баб». Была у него одна ученица, дельно работала — выжил, ушла на завод. Так я ему сейчас посажу эту, да еще двух из эвакуированных, авось привыкнет. Уразова, сейчас это дело поважней, чем ваша работа в депо. Предупредите бригадира, что я вас снял.

— Ну уж, Клавдия Ивановна, — удивился Пал Палыч, когда Клава, оформив поручение, получив инструкции и списки женщин, зашла в депо рассказать, зачем ее вызвали. — Неужели не могла отказаться? Какой удочкой тебя приманили на такое грязное дело?

Сказал и растерялся, так взглянула на него Клава. Какая же это грязь? Может, даже бабам не придется вдалбливать, что нельзя, чтобы раненые — они встали перед ее глазами безымянные, разноликие, только что поднявшиеся с постелей — после госпиталя пошли на фронт в рваном, грязном, окровавленном… Даже бабы поймут. Одеть людей в чистое. Какая же это грязь? А удочку, может быть, начальник и верно закинул, когда сказал, что должна организовать, доказать, пример дать. Это-то так, но она и без этих его слов постыдилась бы отказаться.

В тот же день она была в детском саду, говорила с женщинами, нашла себе помощниц. На другой день рано утром была в яслях, потом ходила по домам. Вошла в роль организатора, самой нравилось, как «мобилизовала».

Впервые удивлялась Клава отзывчивости женщин; только в редких случаях пришлось убеждать, стыдить, грозить. Уж на третий день, раздав все под расписки, она оставила пустой сарай раскрытым настежь, чтобы прогнать отвратительный запах долго лежавшей после дезинфекции нечистой одежды.

И пожалуй, первый раз после смерти Степана отец услышал, как Клава, раскрасневшаяся после бани, с мокрыми еще волосами, весело откинув голову, громко смеялась с Витюшкой, рассказывая ему, как тем женщинам, которые упирались, дали все-таки в наказанье больше работы.

— Так и знай, сын, будешь отвиливать от работы, тебе еще больше дадут.

— Я сам больше возьму, — прыгал он вокруг Клавы, заглядывая в глаза, совершенно плененный ее веселым лицом. — Я в группе самый сильный, только трем уступаю, — и, видя, что дед смеется, настаивал: — А вот и самый сильный! Да! Ну почти самый.

— Не люблю я баб, отец, а на этот раз похвалить их готова. Сами приходили, просили, друг дружку посылали. Чувствую, выйдет дело, не подведут. Залежалось все до плесени, а ни одна не поморщилась, не побрезговала. Послезавтра уж принимать начну, обещали.

Однако принимая чистую одежду, сорвалась Клава со спокойного тона организаторши, неожиданно воскресла в ней неуравновешенная Клавка.

Принимала она и ее помощницы строго, но все шло гладко, даже весело. В сарае от чистых вещей пахло свежей стиркой. И вдруг, побледнев от возмущения, Клава так двинула плохо выстиранную полусырую одежду в грудь смазливой беззаботно-веселой бабенке, что та, подбитая упавшей сзади скамьей, села на пол. Клава сразу же увидела испуганные, возмущенные лица женщин. Хотела сказать, что нечаянно, но гнев подсказал другое:

— Что, получила? Так тебе и надо. Кого ты хотела в свою грязь одеть? Бойца?! Да как тебе не стыдно было руки свои беречь? Неси назад… Всем говорю: у кого недоделки, лучше несите сейчас же назад, доделайте.

Кончила и не могла посмотреть на женщин, которые молчали и не подходили к столу. С отчаянием думала, «Что я буду делать? На каждом деле что-нибудь да выкину такое, что от стыда бежать готова…» Наконец пересилила себя и сказала:

— Нехорошо, конечно. Я и не хотела, но все равно… виновата, не должна была выдержку терять…

— В таком деле еще простить можно, — сказал кто-то нерешительно.

Никто не поддержал эти слова. Клава слышала шепот о скамейке, которая «испортила все дело», но тут же и почти громко сказанное: «К начальнику не трудно». Она закрыла книгу, в которой отмечала, кто сдал. В это время высокая средних лет женщина, которая все время пристально глядела на Клаву и, видимо, понимала ее волнение, громко сказала:

— Ну, ладно. Давайте сдавать, дело срочное, — подошла к столу, поднесла свой узел и, не снижая тона, добавила: — Но другой раз выдержку не теряй. О таком деле, и верно, можно начальнику доложить. Открывай книгу, отмечай.

Была у Клавы бессонная от стыда, тяжелая ночь.