Сергей Носов - Член общества, или Голодное время (журнальный вариант)

«Нанял студентов из художественного, дал им краски, сам на холсте размечал, что и где изобразить, а они ему красили. Горбачев, Ленин, Кремль, шестеренки, будильники, винтики, гайки, русалки на ветвях, муравьи всякие, бабочки, все что хочешь, цветочки, паучков особенно много было… С других картинок срисовывали. Или просто проектором наводили на холст какой-нибудь слайд — и понеслась! Такой суперкитч невероятный. Ужасно. Я видела. А он еще сам подправлял потом, своей рукой. Нарочно уродовал, залеплял, портил, пачкал, загаживал, я видела эти шедевры… И ставил подпись размашистую. И знаешь, что он сделал? Он умудрился издать каталог всей этой гадости, отправить ее всю целиком в Германию, сам туда съездил, как великий художник наших дней, да еще двух рабов с собой прихватил, которые ему прямо на месте что-то там изображали, устроил выставку и всю мазню продал оптом. Вот так. Ты меня слушаешь?»

Нет. То есть да. Да, слушаю (слушал). Продал оптом. Как раз был пик интереса к нашей стране. Арт — бизнес. В своей первобытной формации. Все тогда так и начиналось — примерно.

«Он и совратил моего Ленечку». Мужа. Ага. Заметив, что я оживился, сочла нужным добавить: «В переносном, конечно, значении».

История с ее Леонидом оказалась, и верно, невероятной. С первых же слов.

Я попросил помедлить с рассказом, нашел в себе силы встать и пошлепал босиком по холодному полу в сторону стола. У нас была не допита мадера из майорских заначек.

По правде говоря, я не ожидал, что во мне что-нибудь екнет сегодня — еще. Но, когда возвращался к Юлии (от стола) с емкостью вожделенного напитка, екнуло, екнуло характерно — ибо умудрился взглянуть на нее, на Юлию (который уже, получается, раз в эту ночь?), новым опять — таки взглядом. И себе удивился приблизительно так: «Йой, — подумал, — йой — йой». — Кошка египетская.

Она поставила стаканофужер на колено, так что он возвышался теперь на уровне ее подбородка. Стаканофужеру по физике надлежало упасть, но не падал, держался. Она продолжала. А я лег, скривив шею, как прежде. И слушал.

Итак — он — бывший ботаник — по наущению своего московского приятеля — решил — стать — скульптором. — Скульптором — sic!

Многоопытный московский приятель взялся через кого-то в Германии организовать там у них и продать (что главное: успешно продать!.. всю, целиком!) большую выставку работ из бронзы. Безумные деньги. Слишком безумные деньги! И лежат под ногами — почти. Он, разумеется, знал, многоопытный московский приятель, механизм безвозвратного вывоза, однако по бумагам возвратный — хоть костей динозавра! — чего бы то ни было! — был бы только объект. Была бы выставка только — любых работ. Из бронзы. И новое имя. Своего человека. И он убедил своего человека — Леню, бывшего ботаника, бывшего Юлиного мужа, — сделаться скульптором.

С фужером на голом колене. (Стаканом.)

А как?

Элементарно. (Отбросив подушку и увлеченно.) 1) Необходима собственно бронза (в то время у нас довольно дешевая). Обыкновенный лом — для литья. Водопроводные краны, сочленения, переходники, их делали тогда из латуни и бронзы. («Я еще, дура, сама с ним ходила, покупала у водопроводчиков на Сенной…» — «Вот как? так ты тоже сенная?») 2) Необходим воск — для болванок. 3) Необходимо с помощью папье — маше снять маски не важно с чего, хочешь — с гипсовых пионеров…

Вместо «зачем?» я спросил: «Яблоко хочешь?» — «Да». Захрустев: 4) Арендовать какую-то центрифугу. Этакая печь, страшно дорого стоит — для плавки. Их будто бы в городе две (из доступных)… 5)… 6)…

«А что должно получиться?» — «Что получится, то и должно. И чем аляповатее, тем лучше. Нечто концептуальное. С ярко выраженными дефектами. Как бы литье слабоумного».

Я представил.

«Второе дыхание бронзы». — Юлия выпила половину.

Тщетно пыталась она Леню вразумить. Он увлекся безумной идеей. Залезал все дальше в долги. Скупал у водопроводчиков бронзу. «И таскал ее домой, представляешь? Продал мою шубу, в апреле, за копейки. Ему нужны были деньги на центрифугу. Он торопился …» — «И ты разрешила?» — «А что я могла поделать? Я же говорю, у него поехала крыша».

Бедная Юлия! «Понимаешь, он всех убеждал, что он скульптор. Гениальный скульптор. В конце концов убедил в этом себя. Он был уверен, что создаст нечто необыкновенное — как только представится возможность».

Но до центрифуги дело не дошло. Леня вышел на некую общественную организацию. Показал заинтересованным членам правления фотографии якобы своих работ и, к сожалению (не к моему), не был своевременно уличен в подлоге.

Ни много ни мало ему заказали большой бронзовый бюст — требовалось увековечить память некоего авторитета. И он согласился увековечить! И получил деньги, крупные деньги — аванс и на расходы!

Потом поехал в Москву за технологическими инструкциями к своему многоопытному приятелю и, не застав его дома, отправился — куда бы я думал? — да на ипподром, где и проиграл все до последней копейки, поставив не на ту лошадь. Чужие деньги.

«Невероятно. Как же ты жила с таким, Юлия?» — «Сама не знаю. Я ведь тоже немножечко авантюристка, но все — таки не до такой степени. Слушай, что дальше». — Ставит на пол фужеростакан, потянулась через меня бросить в пепельницу огрызок, я поймал ее рукой за плечо, попытался обнять (чтобы спасти равновесие), но она легко увернулась, стремительно выпрямившись, — ей закончить хотелось историю.

«И вот приходят. За долгом. Долмат, казначей и еще трое амбалов. То, что Долмат и казначей, я потом узнала. Помню, меня поразило ужасно, что Долмат был с тростью и в тройке, а казначей в задрипанном джемпере с нарукавниками, какие-то такие киношные оба… Ленька, конечно, струсил, оправдываться стал. Казначей с амбалами его на кухню увели, „поговорить“. Я стою у окна…»

«Ты красивая, Ю.»

«Я стою у окна, — повторила Юлия, Ю. — Долмат в кресле сидит, на меня смотрит, как ты… внимательно… и спрашивает: „Вы жена Леонида?“ Я говорю: „Да“. Он: „Я вам сочувствую“. Ну что ж, пусть сочувствует. Молчим. Он: „Меня зовут Долмат. (Вот когда.) Ваш муж нас не представил. А как ваше имя?“ Говорю: „Юлия“. Он: „Вы не бойтесь, Юлия, мы люди интеллигентные“. Тут возвращаются все пятеро — казначей, три амбала и мой, вроде живой, но очень расстроенный. Казначей говорит: „Для начала опишем все, что есть“, — и смотрит на мебель. А на подоконнике лежала колода карт Ленькина. „Так вы, значит, игрок, милейший? — говорит Долмат, поднимаясь. Подходит к окну, берет колоду и неторопливо тасует. — Предлагаю игру. Вы тащите карту. Если красная масть, я беру на себя весь ваш долг и еще плачу вам от себя половину. Если черная — Юлия будет моей“. — „Это как так?“ — спрашиваю, а больше и сказать ничего не могу. Обалдела. Казначей: „Опомнитесь, Долмат Фомич, вы с ума сошли, не делайте этого!“ И тут Ленечка мой: „Я согласен, — говорит, — играем!“ — А мне: „Будь спокойна, я выиграю!“ Ну, я вышла из комнаты. Через несколько секунд он следом, белый как молоко: „Прости, я проиграл все. Включая тебя!“»