Гор Пта - История в стиле хип-хоп

Ганнибал с Михой шагнули за порог, и дверь стремительно захлопнулась за их спинами. Забыв надеть капюшон, Ганнибал быстро сбежал вниз по ступенькам и направился к джипу. По дороге его узнали две девчонки-подростка: они засеменили рядом, млея от счастья. Перед тем как сесть в машину, Миха кинул взгляд вверх и увидел вдалеке огромную афишу.

Реклама их нового альбома. На ней был изображен Ганнибал в доспехах древнего воина, сидящий верхом на огромном африканском слоне, а за ним следовала бесчисленная армия. И по всей афише крупными буквами было написано: «Боевые слоны». Миха подумал о родителях Ганнибала. Может, они и похоронили сына, но каждый день, выходя за порог своего дома, они снова и снова видят его в полном блеске славы.

В начале было Слово, и Слово было у Бога,

И слово было Бог.

Оно было в начале у Бога.

Все чрез Него начало быть, и без Него ничто

Не начало быть, что начало быть.

В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков;

И свет во тьме светит, и тьма не объяла его.

Облаченный в темный праздничный костюм и погруженный в полумрак приходской церкви, юный Гевин понимал только одно; что он уже несколько часов сидит на жесткой деревянной скамье. Он давно перестал чувствовать собственный зад и боялся, что еще через пару минут и остальные частного тела перестанут слушаться.

Дело происходило в конце зимы, но в церкви было жарко как в аду. На улице же толстый слой льда покрывал дороги и голые ветви деревьев. Они с родителями жили в Браунсвилле, квартале Бруклина. Как и в других бедных районах города, никто здесь не заботился о чистоте улиц. Снегоуборочные машины сюда не заезжали, и людям приходилось ждать, пока весеннее тепло не растопит все эти глыбы льда. А тем временем лед въедался в асфальта углублял рытвины на дорогах. В тот день мистер Скотт осторожно направлял свой старенький «линкольн» по ледяной дороге, ведущей к ближайшей церкви: машина кашляла и скользила на поворотах. Церковь была маленькая и располагалась посреди квартала между винным магазином и сожженной до тла публичной библиотекой Бруклина. Юный Гевин вошел в церковь в теплом пальто с капюшоном, замотанный шерстяным шарфом.

А в церкви был настоящий ад. Старые батареи отопления вели себя странно. Временами они совсем не грели, и прихожане часами терзались от холода. А в другие дни, как сегодня, они извергали горячий пар с громким лязгом. Припекало словно в разгар лета, и женщины обмахивались всем, что мало-мальски походило на веер. Мужчины теребили стоячие воротнички рубашек, а дети постоянно ерзали, не в силах усидеть на одном месте. Всем хотелось расстегнуть рубашки и снять туфли. Но они не смели: правила приличия не позволяют раздеваться в церкви.

Одиннадцати летний Гевин тихо сидел с несчастным видом и слушал завывания пастора, беспрестанно цитировавшего Библию. В паузах пастор издавал странный булькающий звук, а в уголках его рта скапливалась белая пена. Микрофон — единственное, что бесперебойно работало в церкви, — многократно усиливал звук, и дыхание пастора превращалось в тяжелое пыхтение. Наблюдая, как брызги слюны вылетают изо рта пастора, Гевин пожалел прихожан, сидевших в первом ряду. И еще больше пожалел микрофон: тот уже наверное провонял дешевым одеколоном и несвежим дыханием. Добавьте к этому сидевшую впереди миссис Браун: она постоянно жестикулировала и подпрыгивала, живо реагируя на каждую фразу пастора. Тогда у вас появится слабое представление о страданиях, пережитых Гевином в тот день. «И ради этого я пропустил „Трансформеров"? — в отчаянии подумал мальчик. — Если Бог добр, зачем он так мучает меня?»

Раздумывая над этими вопросами, он почти впал в транс: мечтания увлекли его далеко-далеко. Он представил, что он Гальватрон, лидер десептиконов, облаченный в фиолетовые доспехи. Он может трансформироваться в пушку и стереть в порошок всех, кто встанет у него на пути. Пока он грезил наяву, его голова мерно покачивалась вперед-назад, и впервые за долгие часы, проведенные в душной церкви, на лице Гевина засияла улыбка. Но внезапно улыбка сменилась гримасой боли: он почувствовал острое жжение в районе пупка и вернулся к реальности. Он хотел вскрикнуть, но рукав белой перчатке зажала ему рот, заглушив крик. Рука его матери — это она была виновницей жгучей боли. Она ущипнула его, чтобы пробудить от грез.

Может, и был на свете более изощренный способ причинять боль, чем щипки матери, но юный Гевин такого способа не знал. Он предпочел бы, чтоб его отшлепали, поколотили или даже выпороли — любая боль не шла ни в какое сравнение с одним-единственным щипком. Только мать так умела: глубоко впиться в кожу, захватить пальцами кусок плоти и потом выкручивать. После ее щипков темная кожа мальчика становилась кроваво-красной, а жжение в боку не прекращалось весь день, а то и дольше.

— Это тебе урок: не забывай, как следует вести себя в доме Господа, — сказала мать.

Так она объяснила причиненную ему боль: Бог. Гевину казалось, что Бог и есть главный источник боли. Это Он заставлял Гевина страдать. Мальчик был одинок в этом холодном мире без братьев и сестер, а фанатично религиозные родители думали только о Боге. Гевин мечтал о младшем брате, с которым делился бы горестями,играл и просто болтал. «Говори, лишь когда к тебе обращаются», — учила его мать. Так что мальчик редко открывал рот, и горе ему, если в его речи слышался акцент. Мать этого не прощала. Гевин любил, когда вокруг звучал смех, но дома редко смеялись: только и делали, что строго соблюдали заповеди. Единственное облегчение приносил сон, потому что во сне мальчик мог помечтать. Он обожал мечтать и ненавидел утро, прерывавшее сны: приходилось вставать на рассвете и собираться в школу. И так пять дней в неделю. Но еще больше он ненавидел воскресенье, когда его лишали не только утреннего сна, но и любимых мультиков. В субботу вечером настроение его резко портилось: он вспоминал, какая пытка ждет его на следующий день.

Сначала мальчуган скрестил руки на груди и недовольно надул губы. Но мать посмотрела на него ледяным взглядом, и он понял, что придется сменить позу. Он положил одну ладонь на скамейку, сунув ее под полу пальто. Шершавая, занозистая поверхность скамьи временами впивалась в попу, но он не смел пошевелиться от страха, что мать ущипнет его снова. Он двигал только рукой: водил взад-вперед без всякой цели, пока рука не уткнулась случайно во что-то мягкое и теплое. Он еще дальше подвинул руку, а затем поднял взгляд вверх и увидел Марианну Рейес. Она дружелюбно ему улыбалась.

Марианна была красивой девочкой-кубинкой с гладкой смуглой кожей и роскошной копной черных волос.