Станислав Вторушин - Такое короткое лето

— Пошли в дом, — сказал он. — Ты с дороги-то, чай, проголодался?

В бревенчатом доме было тихо и прохладно. Только на стене тикали ходики, из которых на длинной железной цепочке свешивалась гирька, похожая на еловую шишку. Такие часы почти нигде не сохранились. Даже здесь, в сибирской глуши, они были исторической редкостью. Я прошел на середину кухни, заглянул в комнату и, удивившись, что она пустая, спросил:

— А где тетя Таля?

— На огороде. Огурцы пошла смотреть. Сейчас придет.

Дядькину жену звали Наталья. Но все родственники, сколько я себя помню, почему-то называли ее Талей. Звал ее так и я.

В сенях звякнуло ведро, дверь отворилась и на пороге появилась хозяйка.

— Гость-то у нас какой, — всплеснула она руками, увидев меня. — А я и угощенья не приготовила.

Тетя Таля была добрейшим человеком, иногда мне даже казалось, что ко мне она относится лучше, чем к своим детям. Ее гостеприимству не было предела. Она суетливо заглянула в холодильник, захлопнула его и вышла в сени. Принесла оттуда эмалированную чашку сотового меда. Поставила ее на стол и полезла в подполье, из которого достала кринку холодного молока. Нарезала большие ломти свежего хлеба, положила их на тарелку и усадила меня за стол.

— Перекуси, — сказала она. — Отец баню топит. Пока попаритесь, приготовлю ужин.

Она почему-то никогда не называла мужа по имени, навеличивая его словом «отец».

— Надолго к нам? — спросила тетка, сев напротив меня и подперев кулачком подбородок.

— Пока не надоест, — ответил я, наливая в кружку молоко.

— Вот и хорошо, — обрадовался дядька. — Завтра поедем на покос.

Услышав о покосе, я чуть не поперхнулся. Однажды он уже брал меня метать сено. К середине дня на моих ладонях вздулись большие водянистые волдыри. Дядька посоветовал проткнуть их иголкой и протереть тройным одеколоном. Я так и сделал, когда мы вернулись домой. Но едва одеколон коснулся пораженной кожи, я взвыл от боли. Дядька одобрительно похлопал меня по плечу и утешающе сказал:

— Терпи, к утру пройдет.

Я заснул только к середине ночи. Ладони горели, словно в них положили раскаленные угли. Спина и мышцы от непривычной работы болели настолько, что я с трудом поднимал руки. Я не уснул, а провалился в забытье. Но едва рассвело, дядька растолкал меня.

— Собирайся, пора ехать, — сказал он и, гремя сапогами, которые при каждом шаге лязгали железными подковами, пошел на кухню.

— Куда? — спросил я, охваченный недобрым предчувствием.

— Метать сено, — строго отрезал дядька.

— Разве мы его не сметали? — ужаснулся я.

— Да ты что? — удивился дядька. — Нам еще и на завтра хватит.

Вот почему слова о покосе не обрадовали меня. Отхлебнув молока, я спросил:

— Опять метать сено?

— Нет, — засмеялся дядька, очевидно вспомнив мои мозоли. — На этот раз косить. Это полегче.

Первой в баню пошла тетя Таля. Несмотря на сухонькую фигуру, она парилась сильнее любого мужика, поэтому всегда ходила в первый жар. Из бани тетя Таля пришла с потным красным лицом, в накинутом на плечи влажным полотенцем. Вслед за ней пошли мы. Когда, напарившись, мы вышли из бани, на столе уже стояла закуска, рядом с которой возвышалась бутылка водки. Дядька, кряхтя, уселся за стол и потребовал сначала квасу.

— Тебе чо, не по глазам уже? — сказала тетя Таля, кивая на кринку.

Дядька налил квасу себе и мне. Выпил, крякнул и, посмотрев на меня, сказал:

— Ну вот, теперь ты похож на человека. А то, когда появился, я даже испугался. Бледный какой-то, словно хворый.

Он протянул руку к бутылке, отвернул пробку и налил всем по рюмке. Поднял свою, выпил и, вместо того, чтобы закусить, неожиданно спросил:

— Ты когда женишься-то? Не надоело болтаться одному?

— Сейчас они живут по-своему, — сказала тетя Таля, сморщившись после выпитой водки и вытирая ладонью мокрые губы. — Вон Степка Кондрашов который год как развелся, а жениться не собирается. Баб одиноких полно, обслужить есть кому, а ему больше ничего и не надо.

— Ты Степку-то с нашим Иваном не ровняй, — обиделся дядька. — Степка забулдыга, а Иван книги пишет.

— И забулдыге жена не помешала бы, — продолжала тетка. — Мужику с бабой всегда легче. С бабой он как бы при деле.

— А хочешь, Иван, я тебя женю? — От неожиданной мысли у дядьки озорно сверкнули глаза. — У нас тут соседка Римка Хромова, девка прямо на загляденье. Завтра же могу сосватать.

— А как же покос? — спросил я.

Дядька посмотрел на меня, перевел взгляд на жену, кашлянул и сказал:

— Покос можно на день отложить.

Я не ожидал столь горячего участия родственников в своей судьбе. Женитьба никогда не волновала меня, я не думал о ней. По всей видимости, не пришло время.

— Давайте лучше выпьем, — сказал я, стараясь переменить тему разговора…

На покосе мы пробыли целую неделю. Потом кололи с дядькой дрова, чинили крышу дома и дворовых построек. Но вскоре хозяйственные дела надоели и я стал ходить по утрам на рыбалку. Речка протекала прямо за огородами. Главной ее рыбой были пескари. Но нередко попадались чебаки, а однажды я вытащил довольно приличного хариуса. Дядька молча смотрел на мои забавы, но в конце концов не выдержал. Когда я вновь стал собираться на рыбалку, он как-то особо пристально посмотрел на меня, сопя, вышел во двор и принес оттуда новенькую корчажку.

— Вчера весь день возился с ней, — сказал он, ставя корчажку около моих ног.

Корчажки плетут из тонких ивовых прутьев и ставят недалеко от перекатов, где собирается рыба. Снасть эта довольно уловистая, за ночь можно поймать рыбы на хорошую сковородку, а то и больше. Беда в том, что такая ловля не представляет никакого спортивного интереса. Я скользнул по корчажке равнодушным взглядом и снова занялся рыболовными крючками.

— Брось ты эту ерунду, — не выдержал дядька, увидев крючки. — Я тебе такую снасть сделал, что никакой удочкой столько не добудешь.

— Меня не рыба интересует, заметил я, — а процесс ее ловли.

Дядька отодвинул корчажку ногой, подсел ко мне и, перейдя на заговорческий шепот, сказал:

— А Римка Хромова девка, что надо. Видел ее?

— С длинными косами и в короткой юбке? — спросил я.

— Ну да, — согласился дядька.

— Видел, — ответил я. — Красивая. Но сердце занято другой.

— А чего же не женишься? — спросил дядька, повысив голос.

— Она не соглашается, — сказал я, затягивая на крючке узел.

— Не соглашается? — он отодвинулся и недоверчиво окинул меня взглядом, словно хотел найти невидимый дотоле изъян.

Я молча кивнул.

— Значит серьезная, — сказал дядька и, взяв корчажку, направился во двор.

А я вдруг вспомнил первую встречу с Машей, ее бледное лицо и стремление держаться на расстоянии от других. Было такое впечатление, что она чего-то боялась. В тот вечер Маша была колючей, как ощетинившийся еж. Из-за этого мы могли так и не узнать друг друга. Если бы не случайная встреча у метро, мы бы больше никогда не увиделись. При одной мысли об этом у меня защемило сердце.