Станислав Вторушин - Такое короткое лето

Мне хотелось, чтобы это стало кульминацией нашего ужина. Но я просчитался.

— Сегодня я не готова стать манекенщицей, — сказала Маша, взяла платье за плечики и положила его на кровать. Что-то не давало ей покоя. Но я не мог понять, что именно.

Пока я приводил себя в порядок, Маша накрыла на стол и переоделась. На ней была тонкая розовая кофточка с коротким рукавом и короткая юбка, открывавшая почти на всю длину красивые ноги. Стянутые на затылке волосы делали лицо серьезным, но взгляд больших серых глаз был теплым и бесконечно нежным.

— Господи, — невольно вырвалось у меня. — Неужели мы опять вместе?

Я подошел к Маше и обнял ее, ощутив сквозь рубашку трепещущее тело. Она провела ладонью по моей спине, спросила:

— Как твое сердце?

— А твое? — Я осторожно поцеловал ее волосы, от которых исходил уже знакомый мне еле уловимый, возбуждающий запах духов.

— Пойдем за стол, — сказала Маша, высвобождаясь из моих объятий.

Мы сели друг против друга, я положил руки на стол и уставился на Машу. Мне было хорошо, как никогда в жизни. Я готов был смотреть на нее, наслаждаясь очарованием лица, глаз, красиво очерченных, немного выпуклых губ и у меня не возникало никаких плотских желаний. Мне было хорошо уже оттого, что она находилась рядом.

На улице потемнело, в открытую форточку подул ветер. Тюлевая штора зашелестела, поднимаясь над полом.

— Дождь собирается, — сказала Маша, вставая со стула и направляясь к окну.

— В такую погоду лучше всего сидеть при свечах, — сказал я.

— Я люблю слушать дождь. — Маша прикрыла глаза и качнулась.

— В этом доме с крыши ему до нас не достучаться, — заметил я.

— Я слушала дождь дома, на Байкале. — Маша снова качнулась. — И еще я люблю, когда ночью шумит лес. Весь мир за окнами становится таинственным и даже мрачным. Такое впечатление, что ты не на земле, а на другой планете.

— Ты соскучилась по Байкалу? — спросил я.

— Очень. — Маша наклонила голову и улыбнулась. — Я хочу, чтобы ты поехал туда со мной. Там так хорошо гулять вдоль кромки воды или просто сидеть на берегу, смотреть на горизонт, ожидая появления лодки, и слушать, как плещутся волны. Вода никогда не надоедает.

— Это правда, — сказал я. — Даже, если слушаешь звон ручья.

— Поехали на Байкал? — неожиданно предложила Маша.

— Ты что? — удивился я. — Ведь мы должны лететь в Прагу. Кстати, ты оформила заграничный паспорт?

— Оформила. — Маша подвинула к себе пустой фужер. — Но если бы пришлось выбирать между Байкалом и Прагой, я бы выбрала Байкал.

— Да что с тобой? — спросил я, не скрывая удивления.

— Не знаю. Тянет домой.

Маша произнесла это грустным тоном. Я налил в фужеры вина. Мы чокнулись. Фужеры издали тонкий, переливчатый звон.

Маша смотрела мне в глаза, но я был уверен, что она не видит меня: ее взгляд был устремлен куда-то дальше. Я протянул руку и коснулся ее ладони. Маша прикрыла глаза и сказала:

— Хочу сходить с тобой на балет в Большой театр…

При этом она повернулась к кровати и посмотрела на платье. Я удивился ее просьбе, но пообещал:

— Завтра же узнаю, что идет в Большом. А почему тебе хочется именно туда?

— Просто хочу побывать там с тобой.

Дождь за окном усилился и теперь его стук перешел в непрерывный монотонный шум. Небо стало совсем черным, комнату затянул сумрак. Весь мир исчез и мне показалось, что на земле остались только мы с Машей. Но это не пугало меня. Глядя на нее, я испытывал благоговейное блаженство. Меня не интересовало ничто в мире кроме Маши.

Мы просидели за столом до позднего вечера, разговаривая на разные темы и вспоминая события из своей жизни, по большей части незначительные. Со стороны разговор мог показаться пустым и наивным. Но слова для нас не имели никакого значения. Главное, что мы были рядом и нам было необыкновенно хорошо.

Когда мы поднимались из-за стола, Маша сказала:

— А вот теперь я хочу примерить платье.

— Только этого и жду, — сказал я, обняв ее за плечо и поцеловав в висок. — Может быть сегодня ночью ты приснишься мне в нем…

Она засмеялась и направилась к кровати. Взяла платье, подняла его на вытянутых руках, пытаясь лучше рассмотреть и в это время в комнате погас свет. Все здание погрузилось в кромешную тьму. Я сразу услышал шум ветра, который бросал охапки дождевых капель в наше окно и от этого стекла слегка позванивали.

— Наверное, где-то оборвало провода, — сказал я, обернувшись к Маше.

— Это нехорошая примета, — произнесла она. Я услышал, как Маша открыла дверку шкафа и, стукнув плечиком, повесила туда платье.

— Ну и суеверная же ты, — сказал я, протянув к ней руки.

Я обнял ее и прижал к себе.

Она повернула голову, наши губы встретились и для меня сразу перестало существовать все остальное. Никогда я не целовал ни одну женщину с таким трепетным наслаждением, как Машу. Меня переполняла нежность, от которой я забывал себя…

В понедельник утром я был в издательстве у редактора отдела художественной литературы Василия Федоровича. Едва я открыл дверь, он соскочил с кресла и произнес трагическим тоном:

— Ну, наконец-то!

Можно было подумать, что меня посылали добывать пищу и пока я ходил, половина ожидающих моего возвращения умерли с голода.

— Ты почему столько времени молчал? — спросил он, пожимая мою ладонь.

— Что-нибудь случилось? — в свою очередь спросил я.

— Зденка Божкова послала третий факс. На восемнадцатое августа назначена презентация твоей книги, а мы не знаем, где ты. Ты собираешься ехать в Прагу?

— Собираюсь. И не один.

Василий Федорович отпустил мою руку и скосил глаза. Несколько мгновений он, не скрывая удивления, молча и сосредоточенно рассматривал меня, потом спросил:

— Что значит не один?

— С девушкой, — сказал я.

— С девушкой? — переспросил Василий Федорович и показал рукой на стул около своего стола. Я сел. — Я сейчас сделаю кофе. Это еще тот, что приносил ты.

Он включил плитку, налил в турку воды из графина, прошелся по кабинету, сел в кресло. Поднял на меня глаза, словно ожидая ответа, потом спросил:

— Загранпаспорт получил?

Я похлопал ладонью по внутреннему карману пиджака, где лежали заграничные паспорта — мой и Машин.

Василий Федорович встал, открыл дверку шкафа, достал кофе. Насыпал чайной ложкой кофе в турку. Подождал пока начала подниматься коричневая пена, снял турку с плитки, поставил ее на журнальный столик. Мне показалось, что все это он делает преднамеренно медленно.

— Ну и что же это за девушка, с которой ты собираешься лететь? — спросил он, протягивая мне чашку.

— Серьезная девушка, — сказал я. — Самая красивая в мире.

— Некрасивых девушек не бывает, — заметил Василий Федорович. — Некрасивыми становятся только жены.