Станислав Вторушин - Дикая вода

Я молчал, не зная, что ответить. Костер догорал, и я подвинул необгоревшие концы сушняка на тлеющие розоватые угли. Они зачадили, у Антона заслезились глаза, он закашлял. Я наломал тоненьких прутьев, положил их на угли и раздул огонь. Пламя выпорхнуло из-под сучьев, потянулось кверху. Дым сразу исчез, словно сгорел, растворился в нем. Антон сосредоточенно посмотрел на огонь, поставил ближе к костру кружку с чаем. Но пить не стал, а заговорил снова.

— Я Вовку хочу на агронома выучить. И знаешь, что думаю: приняли бы его в Новоселовке?

— А почему бы и нет? — ответил я. — И председателем может стать, если себя покажет. Сегодня о людях судят по их хватке, по тому, как умеют поставить дело. Заслужил человек — выберут и председателем.

— Ну, не говори, — возразил Безрядьев, взяв кружку и с громким швырканьем отхлебнув горячего чая. — Посмотри, кто в районе на самых высоких постах. Кто больше других языком ворочать умеет. Вон Логунов, глава администрации. Это же он колхоз в зверопромхоз переделал. Вот кого нужно высылать и как можно дальше. Он своей бездумностью столько вреда в районе наделал, за годы не исправишь. Ах, да что я об одном и том же?

— Наболело, наверное, — сказал я.

— Оно у меня все время болит. Давай лучше поговорим о твоих гусях.

При этих словах у меня снова заскребло на сердце. У палатки, сжавшись в большой серый комок, лежал раненный гуменник.

Я понимал, какую боль испытывает он, но поднять на него руку еще один раз было выше моих сил. Мужество изменило мне.

Я все надеялся, что ему станет лучше и он оправится от ран.

В стороне от нас за краем леска заклинькали лебеди. Я повернул голову в их сторону. Шесть больших белых птиц возвращались на залив, откуда мы их согнали. Очевидно, они решили переночевать под затишьем леска.

— Тебе никогда не приходилось есть лебедей? — вдруг неожиданно спросил Безрядьев.

Этого мне еще не доставало! Конечно, не приходилось. Даже сама мысль о таком не могла прийти мне в голову. Я вспомнил, как дрожали руки бабушки, когда она принесла домой лебединое крыло. Всю деревню захлестнуло тогда болью и гневом. Человека, поднявшего руку на лебедя, спасла от расправы только его жестокая болезнь. Люди гордились тем, что около их селения жили эти птицы. Глядя на них, они оттаивали душой. Лебеди всегда были символом красоты и верности. Издавна считалось, что если они селятся около деревни, значит в ней живут хорошие люди. Вот почему никто не смел трогать их даже в такое голодное время.

— Нет, не приходилось, — ответил я, вспоминая лебединое крыло. — И не придется.

— А мне пришлось, — просто и как-то безучастно сказал Антон. — Когда нас здесь высадили, ели все, что было можно. Мужики добывали и лебедей.

Как нехорошо заканчивается сегодня день. Сначала этот подранок, а теперь такой странный разговор о лебедях. Неужели Антон решил поохотиться и на них? Ведь вечером они наверняка соберутся в заливе. Может, он специально прощупывает почву, выясняет мое отношение к такой охоте?

— Когда мы домой? — спросил я, пристально посмотрев на него.

— Куда ты торопишься? — удивился Антон, не отводя взгляда. — Нам пока ехать не с чем. Два гуся — это не добыча.

Я молча поднялся и начал собирать в рюкзак остатки ужина. Антон тоже встал, поднял с земли ружья и отнес их в палатку. После этого мы завалились спать. Все-таки день был тяжелый, и мы оба устали.

Проснулся я с ощущением легкости на душе. Антона в палатке не было. Выглянув наружу, я увидел, что он сидит у костра и греет чай. Легкий дымок поднимался от горящих сучьев. Антон ломал и подбрасывал в костер тонкие сухие ветки. Я оделся и вылез из палатки. На свежем воздухе было прохладно. Погода резко изменилась. Пасмурный день брезжил сквозь тучи, скупо освещая холодную свинцово-серую воду. Она значительно прибыла. Это я определил по льдине, бывшей вчера у мыса, а теперь находившейся в центре залива. Ее загнало туда ветром.

Я вздрогнул от холода и подошел к костру.

— Ну, как спалось? — спросил Безрядьев, в голосе которого слышалась нескрываемая бодрость.

— Отлично, — сказал я, протягивая руки к огню.

— Погода мне что-то не нравится, — сказал Безрядьев, глядя поверх деревьев. — Как бы снег не пошел.

— Это плохо? — спросил я.

— Для охоты, может, и нет. А для житья на этом острове утешения мало. Мокрота всегда нагоняет тоску.

Я посмотрел на небо. Низкие серые тучи неторопливо двигались с севера. Казалось, они вот-вот заденут за деревья и с тихим шипением, словно проткнутый воздушный шар, опадут на землю. Но тучи не цеплялись и не опадали. Медленно и упрямо они ползли в одном и том же направлении и тянули за собой холод. Глядя на них, мне стало нехорошо и я передернулся.

— Давай пить чай, — предложил Безрядьев, доставая из рюкзака хлеб.

Его лицо было сосредоточенным, тяжелые брови сдвинуты вниз, а тонкие губы плотно сжаты. Безрядьев выглядел суровым и замкнутым. Таким, каким я привык его видеть в деревне.

Я подошел к ложбинке, наполненной чистой водой, и умылся. И только тут заметил, что рядом с палаткой нет подранка. Клочок сухой травы, которую я стелил вчера, остался, а гусь исчез. Неужели пришел в себя и улетел? У меня радостно екнуло сердце. Словно огромный камень, давивший все это время, свалился с души. Дай Бог тебе здоровья, гуменник. Прости меня за причиненные страдания. Я никогда больше не подниму руку на гуся.

— А подранок-то упорхнул, — произнес я, не в силах сдержать улыбки.

— Никуда он не упорхнул, — тут же отрезвил меня Антон. — Околел. Я его положил рядом с утками. Я же тебе говорил — такие не выживают.

У меня так сжалось сердце, что я невольно опустил руки. Расхотелось и завтракать, и идти на охоту. Но Антон уже торопил меня. В заливе собралось много птицы, и сегодня он решил наверстать упущенное за вчерашнюю охоту.

— Давай быстрее перекусим да пойдем, — нервно сказал он.

Выпив кружку чая, я взял свое ружье и пошел к скрадку. Надо было собрать чучела и принести лодку. Об охоте я уже не думал. Очевидно, на Севере я был действительно чужим. Катя была права, когда говорила об этом.

Едва я вышел на открытое место, утки и лебеди стали подниматься в воздух. Я заметил, что среди обитателей залива появились гогли. Вчера их не было. Несколько уток пролетело прямо надо мной. Раньше я бы не удержался и обязательно выстрелил, но сегодня я пошел на охоту лишь для того, чтобы не обидеть Антона. Он бы не понял моего отказа. Зачем тогда было ехать в такую даль, терпеть столько лишений?

Но оказалось, что в скрадке интересно сидеть и не охотясь. Едва я уселся в нем, как раздался свист крыльев и в трех метрах от меня на воду плюхнулась хохлатая чернядь. Я только начал поворачивать голову, но селезень заметил мое движение. Он тут же сорвался с места и растаял в воздухе, словно его никогда и не было.