Станислав Вторушин - Дикая вода

Вторая утка появилась так же неожиданно, как и первая. Я увидел у самых чучел белую птицу, которую сначала принял за чайку. Но вскоре разглядел ее короткий узкий, почти куриный клюв и догадался, что это луток — небольшая уточка, живущая обычно на глухих, глубоких лесных озерах. Я никогда не видел ее в весеннем оперении. Заметив, что я шевельнулся, луток тоже улетел.

И тут появились гогли. Селезень и уточка сели метрах в ста от меня. Она была темно-коричневой с сероватой грудкой, он черно-белый, с крупной сизой головой и белыми щеками. Вдруг уточка нырнула. Сизоголовый красавец покрутился на месте, ища подругу, и нырнул вслед за ней. Она тут же вынырнула и с любопытством смотрела на воду, ожидая селезня. Но стоило ему показаться из воды, как уточка нырнула снова. Я первый раз видел игру гоглей.

С каждым нырком они приближались к скрадку. Зрелище настолько увлекло меня, что я уже не мог оторваться от уток. Они словно играли в прятки и догонялки одновременно. Стоило вынырнуть одному, как другой тут же уходил под воду. Эта игра продолжалась минут десять. Но тут выстрелил Безрядьев. Уточка задержалась на воде ровно столько, сколько потребовалось селезню, чтобы появиться на поверхности. Увидев его, она поднялась в воздух. Селезень со свистом взлетел вслед за ней.

Я уже сидел, не прячась. Утки летели на чучела, но, увидев меня, поднимались вверх. Антон стрелял очень часто, и я почему-то вздрагивал от каждого его выстрела.

В это утро я выстрелил только один раз. Большой табун шилохвостей летел прямо на мой скрадок. Я поднял ружье и скорее машинально, чем сознательно, нажал на спуск. Табун летел так низко, что утки, казалось, стлались над водой. Услышав выстрел, они резко отвернули в сторону и взмыли вверх. Но одна, словно споткнувшись, упала на воду и, лежа на спине, кружилась на одном месте, беспорядочно хлопая крыльями. Через минуту она затихла. Я клял себя за случайный выстрел, но раскаяние было слишком поздним.

Вскоре поднялся ветер. Вода между льдиной и берегом покрылась рябью. Затем пошел редкий снег. Потом он стал гуще, небо почернело, и я понял, что надо уходить. Но сначала мне пришлось накачать резиновую лодку, чтобы собрать чучела. Вода прибыла, и добраться до них в резиновых сапогах я уже не мог.

Я еще раз окинул взглядом место, где провел почти сутки. Еще вчера здесь плавали десятки лебедей, а сегодня залив забило льдом, принесенным с озер.

Я затолкал лодку в чехол, закинул на плечо рюкзак с чучелами и пошел к палатке. Тяжелый, мокрый снег, гонимый холодным ветром, летел так густо, что залеплял лицо и слепил глаза. Из-за него я не заметил своего напарника, который бежал навстречу, крича и размахивая руками. Я увидел Антона, когда он оказался рядом. Понять его жесты было трудно, но я догадался, что случилась беда. Антон был без шапки, всклокоченные, засыпанные снегом волосы придавали ему дикий вид.

— Лодку раздавило! — закричал он, хватая меня за рукав.

— Какую лодку? — спросил я, почувствовав, как похолодело под ложечкой.

Антон ошалело посмотрел на меня, но не ответил, а потащил к тому месту, где стояла наша лодка. Потом отпустил мою руку и побежал. Я тоже побежал, хотя мешали рюкзак и резиновая лодка. Теперь уже снег не имел никакого значения, я просто не замечал его. Холодок под ложечкой перешел в страх, охвативший душу. У палатки я сбросил груз и кинулся к берегу.

Моторки, на которой мы приехали сюда, не существовало. Вместо нее на берегу лежало несколько досок и мотор «Ветерок» с искореженным облупившимся бачком, из которого тонкой струйкой вытекал зеленоватый бензин. Огромная льдина, наехав на лодку, перемолола ее. Льдина раскололась пополам. Одна ее часть лежала в воде, зацепившись краем за берег, другая вылезла на землю, придавив доски от нашей лодки. Вода принесла льдину с какого-то озера.

Я осмотрелся по сторонам и только сейчас понял, что мы находимся на узком, выгнутом подковой островке, поросшем по самому хребту редкими осинами. Я как-то не замечал этого раньше и только теперь осознал, в каком безвыходном положении мы оказались. Противоположный, более низкий берег реки уже скрылся под водой. Наверху торчали только верхушки кустов тальника, росшего по его краю. До ближайшего островка было не меньше километра открытой воды. Он едва проступал сквозь снег. А кругом, насколько хватало глаз, простирался безбрежный, похожий на океан, разлив.

Безрядьев, лучше меня понимавший положение, в котором мы очутились, стоял согнутый, опустивший руки и растерянно смотрел на льдину. Таким я его никогда не видел. Мне всегда казалось, что с ним можно вывернуться из любой ситуации. Ведь он всю жизнь занимался охотой и бывал во всяких переделках. Но сейчас при одном взгляде на него у меня начинало сосать под ложечкой. Я чувствовал, что он не видит выхода из положения. Что делать? Как выбраться отсюда? Кто поедет мимо этого, никому не нужного островка? Ведь завтра его затопит водой.

В голову не приходила ни одна спасительная мысль. В душе возникло опустошение и полное безразличие ко всему. Я скользил бессмысленным взглядом по нашей маленькой палатке, ружьям и дичи, лежавшей около нее, по тому, что осталось от лодки и не видел этого. Были мы с Антоном и огромная стихия враждебной свинцово-серой воды, захлопнувшей за нами ловушку. Она справляла ненасытное торжество, с утробным бульканьем перекатываясь через край льдины, по сантиметру отвоевывая пространство, на котором мы могли существовать. Нам оставалось только наблюдать это, не в силах что-либо противопоставить.

Чтобы хоть немного успокоиться, я закурил. Безрядьев нервно посмотрел на меня и сглотнул слюну. Я протянул ему пачку с сигаретами. Он вытащил одну трясущимися пальцами, долго прикуривал, ломая спички, потом сказал:

— Это конец.

— Успокойся, — произнес я. — У нас есть резиновая лодка, топор. Что-нибудь придумаем. Главное — не впадать в панику.

Все это я сказал только для того, чтобы подбодрить его. Мне самому не думалось, мозги словно окаменели. Антон не ответил, прищурившись, посмотрел на горизонт. Он был ровным, как в уходящем в бесконечность океане. Холодный ветер закручивал на волнах белые барашки.

Я повернулся и пошел к палатке. Надо было чем-то заняться, и я решил развести костер. Но то место, где он у нас был раньше, затопило. Сквозь холодную воду виднелась серая зола и картофельные очистки.

Я наломал сухих веток и развел огонь у самой палатки. Он был маленький, еле живой, но с ним стало легче. Короткие голубоватые язычки пламени облизывали ветки, те, не дымя, вспыхивали, передавая огонь дальше. Ветки, разгораясь, потрескивали, и это был единственный живой звук, раздававшийся на нашем островке. Я достал двух чернедей, одну стал щипать сам, другую отдал Безрядьеву. Опустив голову, он взял утку за ноги, подсел к костру и начал теребить. Антон делал это молча, не глядя на меня, лишь время от времени бросая взгляд на горизонт. Но он по-прежнему был пустынным.