Дмитрий Притула - Человек из очереди

А милиции что — делать больше нечего, как только влезать в подобную семейную помойку? Не хулиганят, не дерутся, мы уважаем частную жизнь человека, сами и разбирайтесь, поскольку мы и без вас с подлинной преступностью не вполне справляемся.

Да, дергался Виталий Андреевич. Он и в городской совет писал, и подавал в административную комиссию, но ответ был один: дело это частное, вам во встречах с матерью не отказывают, вот и разбирайтесь самостоятельно и полюбовно.

Нет, правда, как бы это понять Виталия Андреевича? Не на улице ведь маманя живет, а у родной дочери, ну не морит же она маманю голодом, кусок хлеба и стакан чая всегда даст. Другие детки норовят стареньких своих родителей в казенный дом сбагрить, а этот переживает, что мамочка не с ним живет. Нет, не понять человека!

Ведь вот на чем сестренка его зацепила — на любви к мамочке. Он представит маму на кухне в грязных трусах и маечке, он представит, как Машка попрекает старушку куском хлеба, — сердце сразу начинает ныть. Да ведь Машка и поколотить ее может, это уж чего там, она хоть экстрасенка, но ведь аферистка. Виталий Андреевич как-то признался, что иной раз во сне даже плакал. Оно и понятно, хоть ты инженер-полковник и взрослый мужчина, но если мамочку жалко, то иной раз и заплачешь. Ах, чего там, ну на фига человеку сердце? Чтоб оно плакало и ныло? Нет, непонятно.

Уж очень как-то сложно получалось все у Виталия Андреевича, ну, вроде того, что деньги все одно уйдут, а вот маму жалко, и, случись с ней что, он ведь всю оставшуюся жизнь поедом будет себя есть.

Словом, все было с ним ясно. Сестра знала, что брат уступит, и он уступил. Нервы оказались слабыми. Однажды позвонил: сдаюсь, Маня, чем зарабатывать инфаркт, лучше отдам деньги, выезжаю на машине, готовь мамочку, передача из рук в руки, я тебе мешочек с деньгами, ты мне мамочку, вот и правильно, братик, я знала, что ты добрый и мамочку любишь.

Когда Виталий Андреевич приехал, заложница сидела на кухне уже готовая к движению, шаль она держала в руках, и волосики на голове были что весенний одуванчик перед облетанием. Она смотрела в окно и легко и радостно улыбалась. Может, она что приятное вспомнила из своей молодости, а может, какую песню той поры, ну там — не уходи, я умоляю, нет? А может, — спи, мое бедное сердце, нет?

Выйдя из ванной, растираясь, он рассматривал себя в зеркале и, как всегда, был собой доволен. Холеный мужчина. Да, я холеный мужчина, мощный торс, густая растительность, пуза покуда нет, не надо лениться, господа, всегда можно найти полчаса на физкультуру, и не жрите, прошу, всё подряд, даже если вы впервые дорвались до хорошей жратвы.

У него были красные полные губы, большие темные глаза и густые черные брови. Но главное — мощный череп. Нет, не лысина, а именно череп с черным венчиком на висках и затылке. Он рано начал лысеть, поначалу стыдился этого, потом смирился, а теперь даже и гордится — да, это мощный череп с крутым лбом, и, смею вас уверить, господа, этот череп придуман природой, чтоб прошибать стены.

День концерта — особенный день, нужно так настроить душу, чтобы она была спокойная и вольная, не загнанная спешкой, но распахнутая навстречу музыке, и потому к трем часам он постарался освободиться от дел.

Он начал прикидывать, что сегодня надеть, Брамс, квартет № 3, уместен был бы фиолетовый с блестками костюм, кружевное жабо с хорошим камешком, одна беда — костюм приталенный, а необходим пиджак, чтобы пистолет под мышкой не выпирал, выходить без него из дома — все равно что выходить голым, и он остановился на сером добротном костюме — и духу квартета соответствует, и неброско.

Вспомнил свой первый поход в филармонию. Румяный кучерявый мальчик в черной бархатной курточке и с огромным белым бантом. Детский утренник. Когда закончили «Маленькую ночную серенаду», он заплакал от умиления.

И помнит свой первый фрак. Мама хотела, чтобы для концертов был фрак, нет, не черный костюм, а именно фрак, и в ателье им предложили готовый — такой-то знаменитый артист заказал, но не может выкупить, а на вашем юноше — чудо какое, словно на него и шит. Как раз ожидался приезд Рихтера, и он несколько дней стоял в очереди, купил три билета, но пошли вдвоем с отцом, поскольку мама запила, и он навсегда обиделся — стоял в очереди, Рихтер, первый в жизни фрак, а она…

Да, а что это было? Ну как же, бетховенский вечер. Тринадцатая соната и «Аппассионата». Во втором отделении «Фантазия», та самая, где хор вступает: «Не шуми… Не шуми…» Та самая…

Дело в том, что отец вечерами любил слушать музыку, он ставил пластинку, а чтобы сыну не было скучно, сажал его себе на плечи, ходил по комнате, сын прижимался к нему, обоим это нравилось.

Однажды отец сказал: если угадаешь, что я поставил, куплю тебе хорошую игрушку, самого большого медведя, хочешь? Он поставил пластинку, и через минуту-другую, когда до хора было еще очень далеко, сын сказал: это — «Не шуми». Как же обрадовался отец, у мальчика хороший слух, и только много позже сын признался, что узнал не музыку, а пластинку — по ярко-красной наклейке.

Но это было много позже, а тогда отец подумал: у мальчика хороший слух, и, когда подошел срок, его отдали в музыкальную школу.

Нет, его нельзя было обвинить в лености, он очень и очень старался, но, когда на экзамене за первый класс получил тройку, стало выклевываться понимание: тут что-то не так, мама обвиняла учительницу, не может, мол, найти педагогический подход, он проучился еще год все с тем же, почти нулевым успехом, тогда мама забрала сына из школы, и он занимался дома с учителями — сперва молодая женщина, потом старушка, обе говорили: у мальчика есть способности, хотя и небольшие, их нужно развивать и развивать, музыкантом он, понятно, не будет, но ведь вы и сами не видите его ни Рихтером, ни Гилельсом, а сыграть что-нибудь, когда соберутся гости, он, конечно, сыграет.

Что ж, это и называется неразделенная любовь. Любовь к музыке осталась навсегда. Все просто: музыка интересней и важнее жизни. Она загадочна, непостижима и прекрасна. Недавно по телевизору Кремер, Башмет и Ростропович играли «Концерт на троих» Шнитке. И каждый играл как бы отдельно один от другого, вроде не прислушиваясь к партнерам, но вдруг неожиданно они слились воедино, и это потрясало, потому что на твоих глазах вечный хаос начал организовываться в упорядоченный мир, на твоих глазах из хаоса возникала Гармония.

Да, жизнь и музыка — вещи разные, но иногда они соединяются, чтоб напомнить человеку о возможности, хотя бы теоретической, счастья на земле.

Он хорошо учился в школе, самостоятельно поступил на экономический факультет университета, к двадцати семи защитил кандидатскую, несколько лет попреподавал.