Николай Боков - Пик Доротеи

Меклер чувствовал, что искусство дало ему право приблизиться к Доротее, но до предела известного. После всех воздушных подвигов сегодняшнего концерта, после успеха на донышко сердца упало зернышко горечи невозможности продолжения. Его тело требовало своей награды за эти часы махания палочкой, за все напряжение глаз и ушей. Он еще сделал попытку: по знаку его барабанщик Полянски принес букет и вручил, — тот самый, с роскошной розовой розой посередине разноцветных ромашек. Он показался Доротее обузой, почти вымогательством. Под предлогом того, что ее руки заняты сумочкой, она букет отправила Норе, и той он понравился, однако был неприятен тем, что предназначался сестре. Тогда зачем он ей? К счастью, Элиза Штольц высунулась из-за Пфицнера.

— Возьмите, гнедиге фрау , это вам!

Гувернантка Меклера торжествовала и страшилась. Но прибыли новые гости, желавшие поздравить и тем принять участие в успехе, себе заполучить малую толику общественного тепла. Толкался Карнаумбаев в кожаном пальто, русский банкир Клонов в официальном костюме цвета обмоченного асфальта, еще архитектор, специально приехавший из Петербурга, тоже Клонов. Министры города, раскланявшись, стояли плотной кучкой и беседовали вполголоса. Был заезжий актер, знаменитый, не сходивший с экрана телевизора: его пригласили однажды рекламировать жевательную резинку, клип оказался сущим шедевром, его посмотрели восемь с половиной миллиардов телезрителей.

— Так попросим маэстро поделиться с нами своим успехом!

Призыв этот сделал директор — точнее, капитан концертного зала, — и тотчас вокруг него и Меклера освободился круг. Туда попали первая скрипка, певица. Штеттер вытолкнул хорошенькую Семенову.

— Сегодня концерт посвящен композитору: в этот день он и умер ровно сто лет тому назад, — сказал Меклер. — Рядом с нами нет еще одного человека… дамы… она провозвестила успех… — Он глазами искал. — Доротея, прошу вас!

Ей пришлось выйти под любопытные взгляды.

Уклониться было нельзя, и Доротея приняла вызов: она вскинула голову и с улыбкой смотрела вокруг себя. Ее синее с блестками платье походило на тунику и кстати вызывало впечатление жрицы почти античной, богини. Меклер поводил глазами в поисках атрибута и нахмурился, увидев букет в руках Элизы. Та поспешно приблизилась и вручила его избраннице вечера. Нора фыркнула рядом с Клаусом, и он сжал ей локоть, опасаясь, что она испортит момент приступом смеха. К счастью, протиснулся с поздравлениями Дюпон, комедиант из далекой Лютеции, знаменитый актер кино, которого звали человек отовсюду с тех пор, как он снялся в рекламе кварка , национального йогурта, употребляемого с некоторых пор и в современнейшей физике. Он улыбался и подмигивал с тысяч баночек и коробочек, и теперь он улыбнулся Меклеру и подмигнул. Фрау Штольц тут же мысленно проверила, в должном ли количестве в ее холодильнике кварк.

— Браво, маэстро! — Дюпон крепко пожимал руку ему, улыбнулся и подмигнул, кивая в сторону Доротеи. — Прекрасна ваша муза!

Больше сказать ему было нечего, да и не нужно. В последующую четверть часа был раскуплен весь запас кварков местного буфета. И немало шампанского выпили меломаны, а также пива. К вину горожане относились с осторожностью, опираясь на прочные католические — да и протестантские — традиции страны.

Таким и запомнился им финал вечера памяти умершего век тому назад композитора: в кругу черных фраков музыкантов, кипящем белыми манишками и сорочками, стоял их дирижер и рядом с ним похожая на жрицу в синей тунике красивая женщина. Неподалеку по праву близких, вероятно, знакомых располагался мужчина с седыми висками и стройная гибкая женщина, которых они не знали. Был еще всем известный и симпатичный Штеттер и пианистка Семенова, все более известная и все более талантливая. К ней имел какое-то отношение громоздкий мужчина в кожаном — несмотря на весенний вечер — пальто. Оберхольцер и Розенкранц тихо разговаривали. Во внешнем кольце виновников торжества ждала своего часа гувернантка Штольц. И тут трое молодых скрипачей проявили самоуправство, желая сделать приятное Меклеру: они неожиданно заиграли за спинами коллег Письмо Элизе . Ах, молодежь, молодежь!

Водитель Самсон дежурил поблизости, следуя распоряжению Штеттера, попадаясь на глаза Грегору и вводя мало-помалу тему вечного возвращения домой, к привычному. К нему приближалась постепенно Элиза с приготовленным пледом, улучая момент, когда его удастся безболезненно на маэстро набросить. Клаус и Нора по-английски ушли за Доротеей в полутемное уже фойе, а потом и на набережную. Сидел еще тромбонист Пфицнер, великан одиночка, допивая очередную бутылку и сокрушенно себе говоря. Люди искусства часто весьма одиноки.

— Это был пик , — сказала Доротея, радуясь освобождению от позы и роли музы, снова став частным лицом.

— А все-таки ты принесла частичку удачи, — заметила Нора. Клаус молчал, держа под руки сестер. Волны легко плескались о парапет, белели холмики спящих лебедей, покачиваясь в темноте, в отблеске света фонарей набережной и аллеи.

— Здесь хорошо посидеть, — сказала неуверенно Доротея, кивнув в сторону стульев, окруживших домик летнего кафе. Был еще один посетитель, бравого вида старик с посохом пешехода. Аллея вдоль набережной, днем наполненная гуляющими, казалась пустынной. Обнявшись, шла парочка. Проехал велосипед.

Объятые теплой весенней ленью, они сидели, став частью городского пейзажа, не имея желания двинуться, ни о чем не тревожась. Огоньки селений мерцали на других берегах озера причудливой формы, точнее, бесформенности, ночью, впрочем, недоступного взгляду.

— Это покой, — сказал Клаус.

Сестры промолчали, не желая его тревожить и соглашаясь. Жужжа мотором, проехал мимо троллейбус. Аллея мощных старых лип образовывала границу между двумя мирами, безмолвного озера и ярко освещенной улицы и гостиниц на противоположной стороне. Среди них выделялась та, где Лев Николаевич попытался преодолеть волевым усилием неравенство классов. Дело завершилось благополучно интересным рассказом в собрании его сочинений.

— Я скоро уеду, — сказала Нора. — Меня ждут дела в Рио.

— Не пора ли тебе устроить жизнь, — отозвалась Доротея. — Да и мне заодно.

— Что? — не поверила своим ушам ее сестра. Ее изумление — неподдельное — рассмешило Клауса, и он против воли расхохотался. Доротея приняла его смех на свой счет.

— Что ты так смеешься? — досадливо сказала она. — Смех без причины, знаешь ли…

— От счастья люди глупеют, — примиряюще заметил Клаус.

— А от глупости делаются еще счастливее.

— И еще больше глупеют, — упорствовал он.