Николай Боков - Пик Доротеи

Коттедж был пуст. От Норы осталась записка с «целую» и адресами и телефонами в Рио. «Теперь ты знаешь, почему ты должен приехать», — приписала она.

Он спохватился: у него не осталось никаких фотографий сестер. Ни его самого с ними вместе. Только одна, плохонькая, — в толпе вокруг Меклера после концерта. Нору и Клауса почти скрыл тромбонист Пфицнер, а Доротея стояла несколько скованно, явно не в своей тарелке, выделяясь из кипенья манишек гордой посадкою головы.

Доротея стояла одна на берегу моря. Теплый был вечер, волны ластились к прибрежным камням. Огоньки поселений тянулись, мерцая, по берегу к подножью Везувия и поднимались по склону почти до самой вершины. Приятный мужской баритон пел неаполитанскую песню, грустя, под наплывом чувства. Или, может быть, репетируя и упражняясь в виду объявленного назавтра концерта в театре пригорода, где располагалась знаменитая клиника-пионер доктора Строцци.

Впрочем, сам доктор, почувствовав приближение старости, жил в отдалении, посвятив остаток дней страсти коллекционирования: он ездил на аукционы костей динозавров и других зверей той далекой эпохи.

Клиникой и женским бесплодием занималась его верная дочь доктор Бьянка, старая дева. Доротее предстояла встреча с ней; утром определится шанс попасть в лучшую или другую, роковую половину. В проценты удач или слез.

Перипетии сестры она знала, и теперь думала, что Клаус письмо ее получил и спокоен. Она ощущала, что ей сил недостанет говорить с ним или с Норой, вновь объяснять, может быть, что с ней происходит, — она не смогла изложить в двух-трех экономных фразах, а на импрессионизм чувств ее не хватило б.

Конечно, их линии жизней сошлись в перекрестке судьбы. Или, может статься, самого Провидения, — оно казалось Доротее важнейшим, языческий Фатум себе подчинившим.

Наутро Клаус сложил свои вещи в рюкзак. Окно распахнув, он стоял и смотрел на озеро, еще подернутое утренней дымкой. Он чай отпивал из кружки и наслаждался смесью чувств, столь знакомой в судьбе беглеца, чужака, гражданина вселенной: грустью покидания места, столь к нему дружелюбного, и облегченьем освобождения от едва не начавшегося повторенья хлопот, маленьких удовольствий, стирающихся монет отношений. Вновь он был открыт свежести ветра и трепетности надежды на непредвиденное.

Ключ от коттеджа опущен в почтовый ящик хозяина.

Клаус сначала пошел по берегу, намереваясь приблизиться к цепи озер, образовавшихся на реке со времен средних веков, когда тут строили мельницы, потом замененных на плотины маленьких электростанций. Затем его ждал лес и тропы лесные, проторенные гельветами за последние триста-четыреста лет. Потом он пройдет небольшой перевал, откуда виден прекрасный пик Доротеи, и спустится в деревню великого отшельника, там подвизавшегося в скудости средств, в непрестанной молитве. Клаус надеялся там обнаружить в себе готовое, очищенное от всяких сомнений, решение для дальнейших действий.

Элизе стало скучно от равномерного дыхания Меклера, погрузившегося в сиесту. Она вышла на привычную во всех отношениях прогулку, ставшую необходимой, как умывание, как чашечка кофе, как колкость маэстро. Чистенькая дорожка огибала стоявший по соседству трехэтажный особняк, где люди появлялись редко, и даже она не знала, кто они и зачем приезжают. Далее начиналось поле, куда фермер-сосед Бруно выводил пастись овец с колокольцами, а потом и фонтан появлялся: с бронзовою купальщицей 30-х годов. Город счел ее для себя чересчур обнаженной, опасной для нравственности протестантов, но здесь, на частной земле, уместной и нужной, поскольку деньги скульптору были уплачены, и часть их вернулась в городскую казну из бюджета коммуны: как-никак, произведение имело известную ценность.

Затем Элиза пересекала поросший деревьями угол парка и выходила к ступеням бетонной лестницы и деревянного настила, установленного на сваях вокруг ботхауса. Здесь она любила проведать семейство лебедей, устроившего гнездо почему-то чересчур близко к воде, собственно, на воде, в протоке между зданием и берегом. Бывшая флейтистка себе говорила, что природа сама знает, что для нее лучше.

Похоже, в том месяце мае природа ошиблась. Оба взрослых белоснежных родителя были тут, и маман, торопясь неуклюже, подбирала и подкладывала уплывавшие сучья гнезда, а с крутого берега продолжала стекать вода ночного ливня. Из шести новорожденных уцелело всего два, пищавших, топтавшихся среди плававших веточек. Лебедь-мать зашипела на Элизу, по-гусиному угрожающе вытягивая шею, вообразив себе новую опасность.

— Я так и думала! — удрученно сказала Элиза. — Эх вы, родители! Четверых потерять!

Впрочем, Элиза смягчила упреки в их адрес, решив, что пара, скорее всего, молодая, может быть, это их первый опыт. Да и лебедей в округе чересчур все-таки много, просто избыток, и природа принимает меры к сокращению деторождения у этого вида пернатых, отнимая у них осторожность. Природа мудра.

На этом можно бы и поставить точку. Пока! Приятно, однако, еще на несколько минут задержаться, пройти с Элизой по берегу, выйти к коттеджу, подняться по тропинке и заглянуть на террасу. Стукнуть в дверь Клауса и убедиться, что дверь заперта и велосипед отсутствует, — вероятно, он поехал в город или, может статься, отправился за продуктами в предместье. Продолжить подъем, дыша с затруднением, через островок сумрачных елей, а затем одолеть склон, заросший травой и покрытый лютиками и гиацинтами, там и тут согнувшимися под тяжестью шмелей и пчел, собирающих мед.

И для короля!