Диана Виньковецкая - Горб Аполлона: Три повести

Его стих перекликнулся с завывающими звуками машин то ли скорой помощи, то ли полицейских, которые донеслись со стороны реки Чарльз–ривер. Не успели замереть в воздухе эти звуки, как со стороны холма раздался резкий стук хлопнувшей двери, который понёсся по склону и исчез, и снова стало тихо. Игорь поднялся с колен, надел перчатки без пальцев, нажал на автоматический открыватель своей машины, которая взвизгнула и открыла ему свои двери. Он сел в неё, махнул нам рукой на прощание, и машина унесла его.

Несколько дней спустя, на исходе марта, после нашего возвращения из Канады позвонил сын Игоря — Серёжа и сказал: «Папа покончил с собой… С собой… Я хотел его спасти. Я так хотел ему помочь. Он уже ничего не слушал… Я так поздно его нашёл и так сразу потерял…»

— Приезжайте, я хочу вас видеть и хочу поговорить о нём.

Вошёл молодой человек в чёрном траурном элегантном костюме. Сходство с отцом меня поразило. Правда, лицо Серёжи было более мужественное, рот резче очерчен, вся осанка более твёрдая, и в лице не было ускользающих выражений и гримас.

— Жаль, что сына друга моей юности мне приходится первый раз видеть при таких печальных обстоятельствах. Я сожалею. Я никогда не знала, что у него был в Москве сын. Только в наш прощальный вечер он сказал, что приехал вместе с сыном в Бостон. Он всю свою жизнь окружал тайнами, загадками, вопросами. У меня были сложные с ним отношения. В Игоре были непримиримые противоречия.

В нем были все преступные истины и все космические. Его окружал искрящийся, расточительный талант, сила и быстрота которого многих пугала и отталкивала, а некоторых жутко притягивала, но через некоторое время опять же отбрасывала, и он оставался без любви самых страстных его поклонников. Он приобретал новых, и они опять попадали в цикл вращательного движения вокруг него и, покрутившись, кто сколько выдерживал, вылетали, убегали, отходили, унося самые противоречивые суждения. Как видите, Серёжа, у него никого не осталось, никто из его жён, поклонниц и возлюбленных не хочет устраивать его похорон и поминок. Это всё до неприятного предсказуемо. Как он вас нашёл?

— Это я его нашёл. Я долго не знал, что Игорь мой настоящий отец. Я жил в Москве с отцом, который меня воспитывал. Мой отец военный и вполне достойный человек. У меня есть младший брат, и мы вместе росли. Но лет в пятнадцать мне стало казаться, что тот человек, с которым я живу, не мой отец, никто мне ничего не говорил, никаких писем я не видел и не читал, просто стал ощущать, что никакого сходства, никакого «зова крови» к отцу не испытываю. Я стал чувствовать какую‑то тайну, подозревать и начал следить за отношениями в нашей семье… У моей бабушки в Петербурге я наткнулся на поразившую меня фотографию — на ней была моя мама, которая стояла в красиво–отогнутых сапогах, в мини–юбке, улыбалась, склонив голову на плечо роскошному мужчине. Они стояли напротив театрального института на Моховой. Взглянув на мужчину, с которым стояла моя красивая мама, я будто бы получил электрический разряд. Я спросил у бабушки: «Кто это?» Она смутилась и пробормотала что‑то невнятное. Я выкрал эту фотографию и долго рассматривал. Я её спрятал и время от времени на неё смотрел и, когда дома никого не было, доставал её и сравнивал со своими, смотрел на себя в зеркало. Я видел поразительное сходство себя с этим человеком на фотографии. Я почти не сомневался, что есть какая‑то загадка моего рождения и что это наверно, и есть мой настоящий отец. В один из дней, оставшись с мамой вдвоём в машине, я её спросил: «Скажи мне, мама, кто мой настоящий отец?» От такого вопроса она онемела и долго молчала. «Тебе кто‑то это сказал?» «Нет. Я сам понял». «Почему? Разве к тебе папа плохо относится, по–другому, чем к Пете?» «Нет, я точно знаю, что мой отец другой».

Она обняла меня, начала плакать, я достал фотографию. Она увидела её, и мне всё рассказала. Как любила она этого человека, как он шёл за ней вдоль всего Невского… Сказала, что он живёт в Америке. «Я хочу его разыскать». Она знала его адрес. Оказывается, он через бабушку иногда присылал разные подарки и… вот я нашёл его! Он приехал в Москву первый раз и мы… И вот во второй раз я его потерял».

— Вы знаете, Серёжа, Игорь приходил «прощаться».

— Он тогда ушёл без объяснений, и я его искал. Потом он мне сказал, что был у вас, но сразу придумал что‑то странное. Я уже знал, что он в депрессивном состоянии. Мы ходили к врачам, но он обманул врачей, и его выписали.

— Серёжа, даже в прощальный вечер я не верила ему, не могла опять отличить правду от лжи. Я видела, что ему плохо, но то, что он больше не надеется на жизнь, я не чувствовала, потому что он почти всегда мистифицировал. Говорил, что он сидел в тюрьме, что его японская жена вызвала полицию, чтобы отнять у него Акибу, а он побил полицейских, потом оскорбил судью, сказав, что судья лесбиянка и защищает лесбиянок. Он погрузил меня в мрак его жизни, хотя иногда вдруг начинал улыбаться, вспоминать, настроение его всё время менялось, были какие‑то неоправданные переходы от моментов душевного успокоения к изнуряюще грустным.

— Он, правда, сидел в тюрьме, кажется, шесть месяцев. Миха по электронной почте передала своей подруге, что Игорь её ударил. Он это отрицал, и потом всё закрутилось.

— Конечно, я никогда не думала, что так всё обернётся. Какую тайну ада он носил в себе! Такой исход. Я обещала Игорю давно–давно написать о нём эссе или повесть с названием: «Блеск и нищета Игоря Димента». Я хочу изобразить его совсем не хуже, чем он был, но и лучше у меня не получится, хотелось бы как есть, как я его видела. Редко я встречала такой безудержный талант, с которым так обошёлся его владелец, подписав ему приговор. Я хочу написать об Игоре для моего сына Данички, чтобы и он не растрачивал свои таланты и способности. Таланты у всех разные, а трагедия одна. И для себя хочу прояснить ещё раз, — «кому много дано, с того много спрашивается». И снова удивиться, как человек не ценит то, что у него есть, а хочет неизвестного. Игорь хотел быть всем, ему было мало быть только художником. Ему это легко давалось, это он делал охотнее всего, и не ценил эти свои способности. Он хотел быть философским писателем, кем угодно только не тем, что давало ему ценность. Мой муж Яков понимал это про других, а сам тоже вместо того, чтобы писать философские статьи, в чём у него был талант и как советовал ему отец Александр Мень, писал картины, хотел соревноваться с природой. Трагедия моего мужа Яши другая: у него его высшее «Я» боролось с низшим, но, видимо, есть какая‑то «общая» тайна, роднящая их. Я замолчала, а потом спросила: