Петр Замойский - Повести

Вот о чем пишу тебе: если вздумаешь, ждем тебя на праздник. Сколько хочешь, столько и пробудешь. У нас большой лес. Гулять будем. Приходи, жду.

Лена»

Рву крупные васильки во ржи, и каждый василек смотрит на меня смеющимся синим глазом. Я набираю большой букет, связываю и несу перед собой. Впереди — деревня, внизу блестит река. Она течет в их село, проходит мимо их огорода. И река теперь стала мне роднее. Жара все усиливается. Иду вдоль реки по скошенным лугам. Бросаю в воду букет васильков. Пусть плывут, пусть несут Лене привет от меня.

Подходя к их селу, снова рву васильки, фиолетовые колокольчики, ромашку и еще какие‑то цветы.

Первая же девчонка, увидев меня с букетом, засмеялась. Прячу цветы под полу пиджака.

Радостно забилось сердце, когда, спускаясь к мосту, я увидел влево от здания кооператива чуть осевшую крышу с небольшой трубой. Теперь все показалось мне здесь родным. Каждая изба, мазанка, амбар, все деревья, что растут перед избами, и телеги, и плуги, и люди.

Крутая дорога к мосту, но мне кажется, что она именно такой и должна быть. И мост, и настил перед ним из бревен, и река в тростниках по краям, и все, что вижу в этом селе, — все хорошо!

Насыпь по сторонам дороги, ветлы на этой насыпи, церковь пятиглавая и величественная колокольня, стоящая одиноко, — все это родное, приветливое, какое‑то таинственное.

В лавке покупаю самых лучших папирос, смотрю на приказчика, он на меня, и уже кажется мне, что он «знает», и… приказчик тоже мне родной.

Долго стою на крыльце кооператива, смотрю на избу. Лены. Возле избы никого. И не хочется, чтобы кто‑нибудь вышел, чтобы увидели меня.

Схожу со ступенек, с трепещущим сердцем шагаю к знакомому крыльцу. Дверь в сени открыта…

— Пришел? — встретила меня мать.

— Да, — сказал я и голоса своего не узнал.

Посмотрев на меня внимательно, она спросила:

— Не хворый ли?

— Немножко устал.

Вынимаю цветы, — они помяты, — и не знаю, что р ними делать. Кладу их на стол.

— Ишь, чего. А Елька скоро придет. С подругой на речку ушла.

Понизив голос, спрашивает:

— Письмо получил?

— Получил.

Подойдя ближе, Арина тихо шепчет:

— Она жде–ет. Садись обедать.

Угощая обедом, Арина рассказала про свои дела, а я про свои и особенно о том, какую избу отстроил.

За эти два дня я познакомился со многими ребятами. Одни готовились к следующему набору, другие были, как и я, инвалиды. Знакомил меня двоюродный брат Лены, Федя, широколицый, низкорослый парень, с виду грубоватый. Мы с ним были вместе больше, чем с Леной. На людях я стеснялся с ней не только ходить рядом, но и просто к ней подойти. Так и казалось, что все знают, кто я для Лены и зачем пришел из далекого села. Кроме того, со стороны лучше, свободнее смотреть на нее, слышать ее голос, видеть ее походку. Федя знал о наших отношениях с Леной и потому охотно ходил и говорил со мной.

С Федей свела меня Лена, и хорошо сделала. Чужое село, чужие ребята. Лишь по вечерам мы с Леной оставались одни.

На Петров день после обеда к Лене зашла подруга. Учтиво поздоровалась со всеми, хитро посмотрела на меня и позвала Лену на улицу. Я заметил, что Лене не особенно хотелось идти.

— Пойдемте с нами, — обратилась соседка ко мне. — В лесу ягод много, — и опять с едва заметной усмешкой посмотрела на меня.

При выходе мы встретились с Федей. Он словно подгадал так прийти. В хороводе было больше девок, чем ребят. Мы с Федей нарочно приотстали. Он что‑то рассказывал мне, но я глаз не спускал с Лены. Около нее и соседки увивались двое, но девки пели песни и не обращали на них внимания. Прошли улицу, гумна, затем межами через ржаные поля к лесу. Перед левом широкий, наполовину скошенный луг. В сторонке отлогая, в цветах, лощина. Она как бы вытекала из леса.

— Хорошо у вас, — сказал я Феде.

— А у вас тоже есть лес?

— Есть, но не такой.

— Село большое?

Я рассказал, какое наше село, сам думая о том, как остаться с Леной. И когда все забрались вглубь леса, а некоторые девки поотстали, собирая ягоды, я спросил Федю:

— Не потеряем мы наших?

— Сейчас, — догадался он и быстро скрылся.

Скоро послышался его голос. Он окликнул не Лену, а ее подругу. Я стал за березой и с замиранием сердца ожидал, когда они появятся. Идут втроем, Федя что‑то весело с ними балагурит, затем начинает озоровать с подругой Лены, совсем отогнал ее, увел в лес, и Лена, для приличия покричав своей подруге, оглядывается, как будто ищет кого.

— Лена, — позвал я.

Она шла с тревогой в глазах, поминутно оглядываясь. Густая краска залила ее щеки.

— Лена, ты кого боишься?

— Никого.

— А Федя хи–итрый. Видишь, как отогнал подругу.

— Ох, эта подруга! — вздохнула она.

— Недогадливая, что ль?

— Чересчур догадливая.

Мы идем в лес. Кусты и ветви цепляются за одежду, но мы не обращаем внимания на это и все говорим–говорим — о чем придется. И я слушаю не то, что она говорит, а ее голос. Этот голос, этот медленный говор ее я буду слышать всю жизнь. И чувствую, никогда–никогда он мне не надоест. Нет, с каждым днем еще милее и ближе, еще роднее и любимее будет становиться она. У нее горделивая походка, она гибко обходит кусты, она такая нарядная. И не верится мне, что мы с ней одни, что никто нас не видит и что вообще это не сон.

На опушке я собираю пучок незабудок, подаю ей.

— Ты, я вижу, любишь цветы, — говорит она.

— Ты лучше всех цветов, Лена.

— Вон как. Я думала, ты только по вечерам это мне говоришь.

— Нет, я тебе и при восходе солнца так скажу.

И говорю, говорю, и щеки мои пылают, и сердце бьется все сильнее. Но нет и тысячной доли тех слов, которые мелькают в голове. И не словами, а каким‑нибудь подвигом, самоотверженным поступком хочется мне доказать ей свою любовь.

Мы садимся возле куста калины. Слушаем шум и говор леса, пение птиц. Где‑то далеко играет гармонь.

— Лена, — беру я ее руку, — прикажи мне, что угодно, все для тебя сделаю. Веришь?

— Верю.

— Скажи, любишь?

Она смотрит на меня, строго смотрит, как бы чи–тает что‑то в моих глазах, а может быть, решает мою и свою судьбу и тихо улыбается.

— Скажи, Лена.

— Девки… об этом не говорят.

— А как же они говорят? — с замиранием сердца шепчу я.

— Вот так, — и она, зажмурив глаза, обнимает меня.

— Леночка! — чуть не кричу, целуя ее, — ты моя настоящая любовь. Никому не уступлю тебя. И никто никогда не полюбит тебя так, всем сердцем, как я.

Она кладет мою голову к себе на колени, нагибается и приникает щекой. И я чувствую, как мне на лицо падают ее теплые слезы.

Как хорошо лежать на душистом мягком сене, в котором еще чувствуется теплота солнца… Сквозь крышу сарая, там, где ветром сдуло солому, видны далекие мерцающие звезды. Они кажутся букетами луговых цветов. Прямо надо мною — целый пучок молочно–белой густой кашки.