Петр Замойский - Повести

— Замечательно! — воскликнула Соня. — Кто им писал? Не старый ли писарь?

— У него перо так не возьмет. Смотрите почерк.

— Почерк? Да, да. Неужели он?

— Отец Федор. Немножко изменил и под язык подделался, но грива поповская видна.

— О себе он чуть–чуть намекнул.

— Наверное, в синод подал. Читайте теперь с угла резолюцию. Первая от губернского комиссара: «Немедленно принять строгие меры, согласно приказа главнокомандующего от 8 сентября сего года». Приказ Керенского знаете? Три года тюрьмы.

— Та–ак. От уездного в волостной: «Для срочного исполнения». Это чуть послабее… От волостного в сельский: «Для… обсуждения». Что?

— Ничего, Соня. Обсудить нам велят. Отдать или подождать…

— Что же вы решили?

— Пусть пока полежит. Впрочем, с Григорием мы уже обсудили. Дайте мне перо.

Широко, жирно по всем резолюциям вывожу свою, от сельского комитета: «Отказать».

— Глядите, Соня, хороший глагол? В каком он спряжении?

— Глаголов тут много: приказательный, повелительный, обсудительный и еще ваш — отказательный. Но никому больше не отказывайте. Слыхали, драгуны свирепствуют? Могут заявиться. Они нашему селу знакомы.

— Забыл рассказать. Сабуренкова в Кучках мужики поколотили. Арендные деньги назад потребовали, а он на них: «Во–он!» Ну, мужики и прописали по его окаянной шее. Говорят, в Бекетовку сбежал. Там тоже у него имение. Книгу прочитали?

— Хорошая. Начала уже Бебеля «Женщина и социализм».

Дома, едва я переступил порог, мать с затаенной радостью сообщила:

— Слыхал? У батюшки нынче ночью свинью украли. Мавра прибегала. Говорят, стену проломали, забрались, зарезали и утащили.

— Ловко. На кого грешат?

— Дезентиры, слышь, больше некому.

— У попа свиней хватит.

— Ох, Петька, гляди! Ходишь ты вот так, кокнут и тебя.

— Да что ты, мать, нетто я боров? У меня вот, — хлопаю по карману, — семизарядный.

Васька уже проснулся, смотрит на меня, смеется.

— Ты что щеришь зубы? — спрашиваю его.

— Вроде. рановато ты вставать начал, — и подмигивает.

— Вон у попа свинью сперли на десять пудов. Не ты ли случайно?

— А не мешало бы свининки с картошечкой поджарить.

— Губа у тебя не дура. Э–э, ты что же чуб теперь не крутишь?

— Зачем он мне?

— Без чуба Марфуша любить не станет.

Брат покосился на мать, снова подмигнул мне.

— Такого парня, как я? Любая — на выбор.

— Ну, Васька, теперь я тебя не только не понимаю, а просто диву даюсь: мой ли это брат?

— Твой. А Григорий все еще не приехал? — вдруг перебил он.

— Пока нет.

Матрос уже третий день з городе. Там городской комитет созвал первую уездную конференцию коммунистов.

Выйдя из избы Павла, я услышал страшные крики на улице. Скоро примешался звон в печные заслоны, в косы, в ведра. Что такое? Мы с Павлом направились в конец улицы. Народ, обгоняя нас, бежал туда.

— Воров пымали.

— Бью–ут! — донеслось до нас.

Побежали и мы. От церкви навстречу нам двигалась огромная толпа людей. Впереди процессии метались ребятишки, за ними — несколько женщин с заслонами, ведрами и одна с косой. Все они отчаянно кричали, звонили, били в ведра.

— Черт побери, Павел, дело дрянь! Омотри!

Свирепость проснулась вдруг в этих людях.

— Воров слови–или! Свинью палили!.. — складно кричал кто‑то.

Позади женщин происходило что‑то страшное. Кого‑то толкали, кто‑то падал, поднимался, снова били.

Увидев нас, к нам быстро подбежала Степанида, жена сапожника.

— Вашего друга поймали–и! Плюху! Ворищу–у!

— Павел, надо за Филей послать. Пахнет не побоями, а убийством.

Палагина давно собирались хоть на чем‑нибудь поймать, но он был осторожен. Он — вор, прославленный на всю округу. В одиночку боялись его, но теперь,. когда поймали, обрадовались. А тут еще слухи о расправах, о самосудах над такими.

В толпе ребят я увидел своего брата Никольку и послал его за Филей. На звон в ведра и заслоны, на громкий крик и свист народ стекался со всех улиц села. Толпа повернула на церковную площадь. Против дома священника остановились.

— Бей окаянны–ых! — пронзительно взвизгнула женщина.

— Сто–ой! — еще громче завопил мужик. — Пущай в последний раз богу помолятся.

Воров толкнули, они упали, ткнулись в мерзлую землю.

— Прости–и-те… христа–а… рра–а-а… — кричал Илья голосом, полным смертного ужаса.

— Павел, вырвем их… Убьют!

Мы направились в самую середину, в свалку, где над головами воров уже вздымались колья. Илья увидел меня, и какая‑то тень надежды блеснула в его глазах. Он даже хотел что‑то крикнуть, но в это время его снова сшибли с ног.

— Товарищи–и! — во всю мочь заорал я и выхватил наган. — Товарищи, отста–ави–ить!

Только некоторые, посмотрев на меня, отошли, остальные и внимания не обращали. Я дал выстрел вверх. Многих это отрезвило, они отступили. Теперь смотрели на нас с Павлушкой. Смотрели злобно. Кто‑то предупредил нас:

— Вы… лучше отойдите.

И тут же подхватили:

— Да, да, в сторонку.

— Не заступайтесь за них.

— Собакам и смерть будет собачья!

— Товарищи! — снова прокричал я. — Вы что же, убить их вздумали?

— Беспременно.

— Людей убивать комитет не даст!

— Куда же их?

— В город. Там комиссар…

— Эге, комиссар! Сам комиссаров не признает, а нам велит?

— Не у комиссаров они воруют, у нас.

Пока мы спорили, Илья и Палагин встали. Илья опустил голову. Палагин уставился на церковь.

Подхожу к Илье, кричу ему в лицо:

— Что, хромая сволочь, доворовался?

И снова к народу:

— Убивать не дадим!

Народ остыл, уже не размахивали палками, хотя все еще кричали. Может быть и разошлись бы, но тут вышел из‑за спин Николай Гагарин. Кинув косой взгляд па меня, остервенело закричал:

— Заступники сыскались! Коршун коршуну глаз клевать не будет. Одни грабят по большому кушу, — он посмотрел на меня, — другие поменьше. Дай срок, ни одной овцы на дворах не будет. Их вон сколько, анвалидов. На каждого по свинье — стада и нет! Сла–а-або–ода, то–ва–ри–щши… А раз слабо–ода, вору–уй. Комитет дозволяет…

— Молча–ать! — заревел на него Филя, явившийся как раз во–время. — Ты что, гадина, поганый рот тут раскрыл, а? Кто тебя позвал?

— Граби–ители! — побелел Николай и отошел от долговязого Фили.

— Кто грабители? — пошел за ним Филя.

— Большевики! Землю отняли. Гольтепа!

Совершенно неожиданно к Гагаре подбежал Ванькин отец, Карп.

— Ты что, рыжий бык, разревелся? Разь тебе место на этом стойле? Иди в свой поганый хлев и мычи там! А то вот… — и он плюнул в кулак.

Гагара с искаженным лицом так толкнул Карпа, что тот кубарем свалился под ноги толпе.

Быстро, по–молодому, вскочил Ванькин отец, развернулся и ударил Николая.

Они схватили друг друга. Воры с испугом смотрели на драку пастуха с богачом. Оба здоровы! Несколько раз сшибали они один другого с ног, катались по снегу, по мерзлым комьям земли. Наконец Николай осилил пастуха, подмял его под себя.