Петр Замойский - Повести

— Это ты какие тут речи говоришь? Это ты тоже из бунтовщиков? Держись, соб–бака! Сейчас нашлю на тебя стражников. Они тебя выпорют…

— Выпорют? — переспросил дядя Федор. Мигнув мне и Ваньке, он кивнул на лошадь.

Мы догадались. Быстро зашли с обеих сторон серой кобылы.

— Высекут? Меня? На старости лет? — и старик начал складывать свою страшную плеть вдвое.

— Ты что? — хрипло спросил объездчик.

— Просил тебя, сволоча, ехать добром, а ты меня стражниками? Ну‑ка!

Косорукий не успел опомниться, как одновременно ударили три плети: две — по лошади и одна, вдвое сложенная, по его спине.

— Гони, крапива!

Лошадь взвилась на дыбы, Косорукий вскрикнул и пригнулся, уцепившись за передок дрожек. Лошадь мчала его межой, затем свернула на жнивье, а он все сидел, нагнувшись, словно еще ожидая ударов.

— Ну! — крикнул нам дядя Федор. — Теперь давай па стойло. Давай скорей! Там неподалеку наши мужики яровые косят. В обиду не дадут.

Не жалея ни себя, ни коров, мы бегом прогнали стадо в степь, на стойло. Дав им отдышаться и прокашляться. от пыли, пустили их к воде. Дядя Федор отправился к мужикам. Скоро коровы полегли. Усевшись на бугорке, мы тревожно следили за барским полем.

Зной усиливался. Сидеть на бугре душно даже нам, привыкшим к жаре, черным от загара. Решили искупаться. Пруд заметно убывал каждый день. Боковые притоки подсохли, покрылись слизью. Купаться можно только возле плотины. Вода теплее щелока.

Пахло гнилью, пометом. В воде кишела всяческая нечисть. Как коровы пьют такую воду? Недаром многие страдают поносом. А брезгливые коровы, при всей своей жажде, едва дотронутся до воды, как уже начинают отфыркиваться.

— Не годится наш водопой, — сказал я Ваньке, вылезая весь в зелени и тине.

— Скоро и такого не будет, — ответил он.

Я вспомнил про хороший пруд возле имения. Там п воды много, и холодная она, вытекает из родников.

— Вот бы где поить наших коров!

— Может, пустят нас? — загадал Ванька.

— Как же, для пастухов, говорят, даже шалаш выстроили.

— Отобьем землю, вот и пруд будет наш, — решительно заявил Ванька.

Мы закурили. Ванька предложил сходить в овраг. Там когда‑то видел он родник и развалины давнишней плотины.

Коровы все до единой лежали. Со стойла они не уйдут. Да и идти им некуда: степь — голым–гола, вдали серый, потрескавшийся пар.

Овраг — как гигантская борозда. В нем теперь совершенно сухо. На дне — камень и песок. Высоко над обрывом — огромное отверстие, промытое весенней водой. В нем свободно уместятся три человека. Ванька первый забрался в эту промоину и скрылся в ней. За ним — Данилка. Я пошел над протоком. Саженей за двадцать нашел сверху выходное отверстие. Этот подземный лабиринт походил на огромную нору невиданного зверя.

Выпачканные землей, вылезли наверх Ванька и Данилка. Лица у них испуганные.

— Чуть не задохлись, — сказал Данилка. — В одном месте — ни взад, ни вперед.

Побродив по оврагу, осмотрев размытую плотину, мы вернулись к стаду. Старика еще не было. Среди коров прыгали галки с раскрытыми от жары клювами.

Набрали сухого помета, заложили в печурку, зажгли. Пахучий дым шел вверх. Мы лежали молча. Глубоко в небе я заметил точку. Это парил коршун. Что он может высмотреть сейчас в степи?

Изредка то один из нас, то другой вставал и смотрел на барские поля.

— Нет, не прискачут стражники! — заключил Ванька. — Косорукий промолчит. Стыдно ему, чай, сказать: пастухи, мол, меня избили.

сложилось у меня. И слова, сначала вразброд, как коровы, затем стройно, как косцы в степи, уже шли сами:

Я заснул, так и не окончив эту не то басню, не то песню.

Проснулся я от удушливого дыма. Пришел старик, развел новый костер. Возле него лежала куча сырой картошки.

— Стражников нет? — спросил я и тут же вспомнил, что о стражниках ничего еще не вставил в свою песню.

— Видать, не будет. В поле‑то вен сколько мужиков!

Вечером, подгоняя стадо к селу, мы увидели, как с горы соседнего общества, пыля, спускаются вереницы подвод.

— Ну, кончили, видать, спину на Климова гнуть, — сказал старик.

Приехали все выпивши, а некоторые совсем пьяные. Бабы загорелые и пыльные, не сняв нарукавников, пели песни — кто как горазд.

— Деньги с толстого получили? — остановил дядя Федор Орефия.

— Мелких, слышь, нет.

— О–о, мелких у него нет, а крупные в банке! Шиш с маслом вам! — крикнул старик.

Наш черед у Харитона. Стол для ужина вынесли на улицу. К избе собирались мужики. Харитон к Климову не ездил. Он не брал потрохов. Чиня бочонки, кадки, делая оконные рамы, он хорошо зарабатывал и к праздникам покупал мясо.

— Что вы там натворили? — кивнул Харитон в сторону хутора.

Дядя Федор чуть ложку не выронил.

— Кто тебе сказал? — испугался он.

— Да уж знаю. Не связывайтесь вы с ним.

— Сам принялся лаять. Меня старым кобелем обозвал. И стадо‑то запустили всего на столб. Не объели его барыню.

— Не дразните попусту. Здорово, что ль, вы его огрели?

— Где уж здорово. Один раз всего‑то и вытянул слегка, да ребятишки по лошади. Лошадь, знамо дело, понесла по загонам.

Мужики сдержанно, засмеялись. Пришел навеселе Лазарь. Он тоже гнул на Климова спину. Принялся рассказывать, как два села — Неждаевка и Обносовка — порубили лес у графа Чернышева. К ним прибыли стражники делать обыск. Мужики так их встретили, что те едва ноги унесли.

— Вот отчаянные! Ну, и мы тоже не сдадим. Хлеб‑то надо с барских полей к себе дернуть. Как, Харитон?

— Мое дело что… как народ.

— Не–ет, куда иголка, туда — нитка.