Петр Замойский - Повести

— Это кто иголка? — спросил Харитон.

— На–а, вот тебе, кто иголка?.. Да ты и есть.

— Выпил Климовой водки и несешь зря, — сердито заметил Харитон.

Лазарь смолк. Он догадался, что не надо так говорить при народе.

— Это я к слову, — добавил он. — На барское посягаться не будем. Своего хватит.

— Где там хватит! — крикнул Орефий. — Рожь‑то всего осьмину с телеги дает. А на десятине шести телег не соберешь. И сушь какая! Сеять бы, а дождя все нет.

— Мужики! — вдруг вскрикнул Иван Беспятый. — Слыхали, какую нынче проповедь наш поп сказал? Бог, слышь, карать будет тех, кто поднимет руку на помещиков. И в арестански роты угонят. А засуха, слышь, в наказанье мужику — не бунтуй!

— Наш поп мастер на проповеди, — вступился Денис. — Такого священника и в городе взяли бы.

— Попросись в псаломщики, а Сибирь забудь.

— В Сибирь нам не миновать.

— На казенный счет?

— Нет, мужики, — выступил Жила, — вы как хотите, а я свой хлеб с барского поля весь к себе увезу.

Вдруг все смолкли. Шел церковный староста Хапугин, человек степенный и набожный. Он куда богаче Гагары. У него одной купленной земли тридцать десятин, просорушка, чесальня, четырехконная молотилка.

— Здорово, мужики. Аль сход?

— Нет, Карп Никитич, о хлебе вот толкуем. Жрать скоро будет нечего.

— Бог опять наказывает суховеем. Видать, премного нагрешили. Батюшка в церкви прослезился. Смуты много. Второй год смута. Началась у фабричных, и к нам, как чума, пришла. Слава богу, что наше село в сторонке держится. Бог избавит от напасти. Л все война эта несчастная с япошкой. Перетерпим! Молиться надо. Давайте, мужики, молиться. Батюшка сказал: «Молебен о дожде надо бы». Один молебен был, да, видно, не с чистым сердцем шел народ. Другой давайте денька через два.

— Что ж, Карп Никитич, молебен можно, — согласились с ним.

— Ну, вот, подумайте. А я пойду во второе общество. Прощайте, мужики.

— С богом, — ответили ему.

Когда староста скрылся за мазанками, ему вслед посыпались ругательства.

— Сердце нечистое, слышь, у нас!

— Зато у него, у Хапуги, чистое. Натаскал из церкви денег.

— Вторую чесалку купил.

— Шесть душевых наделов прикупил еще. Скота у него целое стадо.

— Землю к одному месту отделил. Прямо тебе второй Климов.

— Два десятка поденщиков работает.

— Великомученик. И борода под стать для святого.

— Видать, бог‑то тоже за них. За Дериных, Гагару, Павловых.

— Бог для богатых, а беда для бедных.

Недалеко заиграла гармонь. Мужики оживились, стало веселее. Послышались припевы. Мимо по дороге прошла толпа девок и ребят. Мы с Ванькой увязались за ними. Данилка отправился домой. Гармонист Гришуня, окруженный девками, шел важно. Он лихо заломил картуз и до отказа растягивал мехи своей «саратовки» с одним уцелевшим колокольчиком. Гармонь отчаянно хрипела, в худые мехи ветер свистел, но было очень весело. И как только Гришуня заиграл плясовую, вперед выметнулся Алеха.

— Эй, ходи изба, ходи сени, хозяина черти съели.

Алеха кричал, топал, поднимал облака пыли.

Со своей улицы свернули на вторую, прошли до оврага и берегом отправились на третью. Там тоже гармонь. А где два гармониста, да еще с разных улиц, да с подвыпившими ребятами, обязательно драка.

Началась она просто. Подошел один к другому и ударил. Тот упал, за него вступились. Ну и пошла писать. Девки метнулись в стороны, гармоники замолчали. Гармонисты тоже вмешались в драку. Пока не дошло до кольев и камней, дрались кучей, но едва замелькали колья, как разделились на два лагеря.

— Пойдем домой, — сказал я Ваньке.

— Мне кого‑то ударить хочется.

— Хватит, били Косорукого, довольно. Тут наше дело сторона. Дерутся‑то из‑за девок.

Вечером и утром наряжает Косорукий возить ржаные снопы на барское гумно, а никто не едет. Все бросились косить свой овес, а кто молотить рожь, чечевицу. Мужики что‑то задумали. Это заметно из их полунасмешливых ответов Косорукому:

— Отмолотимся — свезем. Нам податя надо готовить. Ваши снопы не уйдут.

Пошли слухи, что кое‑кто уже по ночам начал сваживать снопы с барского поля к себе на гумно.

Скоро на этом деле, прямо в поле, поймали двух мужиков. Стражники отобрали у них узды, канаты, избили самих и записали фамилии.

Нынче вечером приехали сам управляющий и Косорукий. Велели старосте созвать сход. Мужики собрались.

— Говорите сразу, — начал управляющий, — будете приступать к возке снопов или нет? Если нет, я найму — за ваш счет из других сел. У меня с вами разговор короткий, знайте это. Может быть, что‑нибудь другое замышляете? Предупреждаю: бросьте думать. Лучше давайте по–хорошему. Если откажетесь, кокшайские только того и ждут. Едете завтра или нет?

Мужики молчали..

Управляющий взял список испольщиков, начал выкликать:

— Бурлаков Ермолай! Выезжаешь?

— Чай, не один. Повезут люди, и я тронусь.

— Чернов Павел!

— Тут, господин управляющий, — отозвался Чернов.

— Выезжай завтра.

— Как люди, так и я.

— Родин Григорий!

— Лошадь засеклась, — быстро отозвался Родин.

Кто‑то сдержанно засмеялся. Родин весь день возил свои снопы. Но управляющий поверил.

— Ширяев Спиридон!

— Не могу.

— Почему?

— К молебну готовлюсь.

— К какому молебну? — опешил управляющий.

— Бога прогневили. Батюшка об этом в церкви говорил. Молить о дожде надо.

— Что же, ты один будешь молебен служить?

— Весь народ.

— Почему же молчат?

— Сердца у всех черствые, — и, чуть прищуря глаза, Ширяев крикнул: — Про молебен забыли?

— В самом деле, забыли! — дружно раздались голоса: люди поняли, куда клонит Спиридон, человек, бывавший в церкви только на говенье, на Пасху да на престольный праздник Воздвиженья.

— Молебен подождет, — сказал управляющий.

— Как подождет? Разь бог будет ждать? — удивился Спиридон и сделал такие страшные глаза, будто перед ним разверзлась преисподняя. — Не–ет, с богом шутки плохи. Мы — народ богомольный.

— Верно! Правда! — снова загудел сход. — Снопы никуда не уйдут.

— Сеять пора, а дождя нет.

— Сей рожь хоть в золу, да в пору! — выкрикнул Косорукий, но на него никто и внимания не обратил.

— Когда же молебен? — спросил управляющий.

— Батюшка сам скажет.

— А если вы врете?

— Как врем? — воскликнул Спиридон, словно ужаленный. — Разь мыслимо богу врать? Да за такие слова в Си–и-и–би–ирь!

— Сибирь, Сибирь! — подхватил и Василий Госпомил. Он был очень доволен, что мужики заговорили о боге.

Управляющий растерялся. Подумав, сказал неуверенно:

— Я сам поговорю со священником.

Взял список и снова начал:

— Кондрашев Ефрем!

— Тут.

— Завтра выезжай.

— А молебен?

— Сказал, что поговорю с батюшкой.