Петр Замойский - Повести

— Что тебя, собаки рвали? — испугался я, схватив чернильницу.

— Бросай, пойдем, — прошептал он.

— Куда пойдем?

Плюха всплеснул руками, горестно сморщил лицо и в изнеможении произнес:

— Э–эх! Козулю завтра сватать приедут!

Е)он какое дело‑то! Черт его привязал к этой Козуле! Есть девки получше, посмирнее. Что его волнует? Мельница? Но и та у них пополам с Дериными. Дурак, Илюха, больше ничего.

А не пойти ли и впрямь? Промяться, язык почесать, на людей посмотреть! Ради потехи. Правда, щекотливая штука — сватать! Да еще самим парням. Но… мы же солдаты!

— Что ж, пойдем! — говорю я и закрываю книгу.

Как он обрадовался! На глазах у него слезы выступили.

— Верно ли, что ее кто‑то сватать хочет? — спросил я, когда уже вышли.

— Из Пунцовки. Отрубники, богачи. Три участка земли куплено. Парень на службе еще не был.

Ну, наговорил на свою голову. Куда же с такими тягаться! Чем прельстит невесту хромой идол? Чубом, что ль? Опять гвоздем завил.

— Ничего, — все же решаю утешить Илью, — тот еще молокосос, это раз; Пунцовка — деревня, и там Козуле будет скучно, это два; в своем селе, когда захочешь, и к матери сходишь, это три.

Илюха расцвел. Такие резоны, видимо, ему самому в голову не приходили.

— Эка, ты говоришь‑то как!.. Давай огородной межой. К тетке забежим, хлебанем для смелости!

Тетка его, Степанида, жила недалеко от Козулиных. Когда в избу ввалились два инвалида — хромой да безрукий, — тетка цедила молоко.

— Здорово! — громко и бойко поздоровался Илюха.

— Ох, батюшки, Илюшенька пришел! Кто там с тобой?

Илюха отрекомендовал. И на это тетка охнула.

— Ох, знаю, Аришкин сын.

— И дяди Ивана, — добавил Илюха.

— Ох, знамо, не чужой, — согласилась Степанида. — Молочка парного не хотите ли?

— Нам бы не этого, а от бешеной коровки.

Тут Илюшка прищелкнул пальцами. Окончив цедить, тетка вздохнула, охнула и понесла горшки в погреб. Становилось уже темно. В окно видно было, как наплывала тяжелая, черная дождевая туча. Далеко гудел гром. По дороге проезжали то порожняком, то с возами проса. Что‑то долго пропадала тетка в погребе.

Мы сидели молча. Мне хотелось уйти. Ну его с этим сватовством! Себя сконфузишь. Но какой‑то бес подмывал меня. По правде сказать, и Илюшку было жаль: хоть и дурной, а все же товарищ.

Вошла тетка, снова охнула, поставила на стол черепушку с малосольными огурцами, бутылку самогона, взяла остальные два горшка с молоком и ушла. Илюха принялся хозяйничать. Нашел хлеб, две чайные чашки, налил самогонки. Оглянувшись на окна, быстро выпили. Какие замечательные огурцы! Тут и укроп чувствуется, и мятная трава, и еще что‑то!

Илюшка еще наливает, но у меня уже слегка кружится голова, и я отказываюсь.

— Язык будет заплетаться, Илюша, — говорю. — Дело у нас с тобой не выйдет.

Он опечален. Ему хочется еще выпить для храбрости.

— Боишься, друг? — спрашиваю.

— Да, немножко того.

— Ну, выпьем, только не по всей. Тетке оставь.

Как раз она и вошла. Зажгла лампу, посмотрела па нас, охнула и села на лавку.

— Давай за стол, тетка, — говорю я, повеселев. — Ты не догадываешься, зачем мы пришли? Говорить, что ль, Илья?

Но он сам заговорил.

— Тетка, родная, — начал он, и тут я заметил, как охмелел мой хромой друг.

— Илюша, сразу говори все, — подтолкнул я его. — Тетка, она, как мать родная, поймет. Если, конечно, хорошая тетка.

Я поднес ей полчашки самогона, она взяла, охнула и, сказав: «Дай бог удачи», выпила.

— Догадалась, что ль? — спросил я ее.

— А то нет? — подмигнула она на Илью.

— Как, советуешь?

— Чем черт не шутит, — сказала тетка. — Не отдадут, другую найдем. Мне идти с вами?

— Обязательно! — воскликнул я. — Сам хотел тебя об этом просить, но ты умная. Сейчас пойдем.

— Чуток погодим. Они только–только ужинать сели.

Все знает тетка. Видимо, когда за самогоном ходила, подглядела.

— Василий‑то весе–елый, — сказала тетка, — корову ялову на базаре чужому мужику за стельную всучил. А чего мужики понимают в коровах?

— Зато в девках понимают, — совсем ни к чему вставил охмелевший Илюшка и рассмеялся.

— О–о-ох! — вздохнула тетка. — В девках! Куда вам! Любая девка вокруг пальца вас обведет, а баба и подавно. Мы, бабы, хитрые! Не мытьем, так катаньем возьмем.

Тогда я решил спросить тетку о Козуле. Как‑никак, дело‑то серьезное.

— Скажи, тетка, правду: Таня Козуля какова?

— Нарядов у нее много, — сказала тетка. — Сама работящая. Только горяча. С матерью при всех ругается.

— Люблю боевых, — не умолчал Илюшка, и глаза его заблестели. — Тетка, собирайся.

Пока тетка ходила в мазанку, я снова уговаривал Илью, чтобы одумался, приглядел бы другую, а не эту — из богатого дома. Но все напрасно.

Навстречу тетке шла сноха. Возле крыльца они пошептались. Сноха крикнула девчонку, что‑то сказала ей. Девчонка опрометью бросилась бежать. Снова тетка начала шептаться со снохой и вздыхать, а та сдержанно и озоровато смеялась. Девчонка прибежала быстро и с разбегу крикнула:

— Поужинали! Дядь Василий хомут чинит, тетка Маланья по избе ходит.

Значит, девчонка бегала на разведку.

— Ну, ребята, — сказала тетка, войдя, — чуток погодите, я пока одна пойду. Немного погодя и вы…

— Сосватает? — спросил меня Илюшка, когда тетка ушла.

— Наступление ведем верно, — говорю. — Сперва разведка, потом авангардом тетка, и вот уже мы, пехота инвалидов, — храбрюсь я, а самого тоже дрожь берет. Задал же мне хромой бес задачу!

Кажется, прошло порядочно времени. Не пора ли? Знать бы, как там дела у тетки. Может, идти нам не следует. А может, как раз самая пора?

— Пошли, брат Илюха!

— Дай бог, пошли! — испуганно произнес он.

На улице совсем темно. Ходят девки и парни, поют песни. Громко кричат, перекликаясь, звенят гармоники. Мы идем тихо, чтобы нас не заметили.

Навстречу гурьба девок. Протяжно и однообразно поют они припевы. Вон на бревнах сидят две девки. Мы проходим мимо. Вдруг девки встали, забежали нам вперед, о чем‑то пошептались и теперь идут навстречу. Не успел я опомниться, как одна из них крикнула:

. — Илюхан хро–мой!

Обе взвизгнули и убежали.

Это и была Козуля со своей подругой Нюркой. Ноги у меня отяжелели. Явная насмешка прозвучала в голосе Козули. Но Илюха, откашлявшись, довольно заявил:

— Сразу узнала меня, черт. Слыхал?

— Ну да, слыхал.

— Говорит, Илюхан… мой. Любит она меня.

— Еще как, — соглашаюсь я. — Души в тебе не чает.

Вот дом Козулиного отца. Он состоит из трех изб и называется «семистенник». В детстве, побираясь по селам, я всегда испытывал страх перед такими домами. Еще тогда я убедился, что самые скупые, черствые и жестокие люди, к тому же еще и насмешники, живут в таких вот домах. И теперь если не со страхом, то с робостью подхожу к этой крытой тесом трехизбяной махине, построенной глаголем. Три брата Козулины живут нераздельно. Во главе у них старик, сухой, с удивительно курчавой седой бородой. Он — член церковного совета.