Анар - Цейтнот

…Касум сделал левый поворот. Вдали показалось здание аэропорта.

Фуад подумал: «А может, счастье — это совсем не то, когда ты чувствуешь сам себя счастливым, а когда другие считают тебя таковым, то есть это всего лишь точка зрения тех, кто говорит о тебе: „Он — счастлив!“? Словом, если другие завидуют тебе, значит, ты счастлив? Но если это так, значит, пророчество Аси не сбылось: завистников у меня — хоть отбавляй…»

В середине мая он и Румийя поженились. Свадьба была грандиозная. Весь город говорил об их свадьбе. В ту же ночь улетели в Москву. Месяц жили в гостинице «Россия». Затем вернулись в Баку, две недели провели на даче Шовкю. В сентябре Фуад перешел на работу в систему Баксовета и быстро пошел вверх по служебной лестнице.

С той поры он ни разу не видел Асю. А вот недавно случайно столкнулся с ней лицом к лицу — в театре. Ася была не одна. Рядом с ней шла молодая миловидная женщина, очевидно ее дочь. Некогда огненно-рыжие волосы Аси теперь были совсем седые.

Фуад навсегда запомнил четверостишие — смешное, малограмотное, с корявыми рифмами. «Что ж, с другой будь счастлив, слезы — мой удел!»

Самолет, на котором летела делегация из ГДР, опаздывал на пятнадцать минут.

Фуад подумал: «Похоже, не успею к выносу тела покойного. Ничего — главное успеть на похороны».

Гражданская панихида, где и ему предстояло сказать слово прощания, должна была состояться на кладбище. В последнее время Фуаду довольно часто приходилось принимать участие в подобных траурных мероприятиях. Шовкю шутливо называл его «Молла-Фуад».

— Чаю выпьете, Фуад-гардаш?

Фуад достал из кармана рубль, протянул Касуму:

— Принеси, пожалуйста.

— Как вам не стыдно, Фуад-гардаш! — Касум деньги не взял, ушел и скоро вернулся с двумя стаканами чая. Поставил их на низенький столик, у которого в кресле сидел Фуад, сказал: — Пойду куплю себе сигареты.

Фуад вынул из кармана пачку «Аполлон — Союз», протянул Касуму:

— Кури.

— Нет, спасибо, — Касум замотал головой. — Эти я не курю. Не могу. От них у меня кашель. Я курю «Аврору». Гамбар привез мне этих из Москвы целый блок — я не смог курить, все раздал ребятам в гараже. Глупец я! Надо было вам отдать. Вы ведь их любите…

Фуад улыбнулся:

— Спасибо, у меня есть.

Касум продолжал:

— Когда Гамбар возвращается из Москвы, он привозит таких сигарет тридцать — сорок блоков. Странный он человек… Я ему говорю: «Разве можно тратить столько денег на дым?» А он мне: «Так ведь и ты „Аврору“ покупаешь, „Аврора“ — ведь тоже дым». Дурная это привычка — курить… Верно, Фуад-гардаш? Да поможет аллах каждому из нас избавиться от этой страсти! Но сам Гамбар курит только эти — «Аполлон — Союз», и еще другие есть… Как их?.. Американские, в красной упаковке… Их тоже курит. Всякий раз привозит из Москвы двадцать — двадцать пять блоков…

«Будь ты неладен со своим братом Гамбаром!» — выругался Фуад в душе. Сказал спокойно:

— Не теряй времени, Касум. Иди купи себе сигареты, самолет вот-вот должен приземлиться.

Касум направился в сторону буфета. Фуад снял темные очки, глянул по сторонам. Люди сидели в мягких креслах. Некоторые, вытянув ноги, развалились — как в кроватях. Кое-кто даже сладко спал. Радио громко извещало о прибывающих и отлетающих самолетах.

— Я звиняюс…

Фуад поднял голову, посмотрел на человека, который остановился перед ним. Отвислая нижняя губа, мутноватые глазки, лицо в густой щетине. Видно, с неделю не брился. Одет очень неряшливо. Черкез-арвад называла такого типа людей «ошарашками». На груди у него висел железный жетон с цифрой «12», из чего Фуад заключил, что перед ним носильщик аэропорта.

— Я звиняюс, — повторил «двенадцатый номер», — вы не сын Курбана-муаллима?

Лицо Фуада выразило удивление:

— Да, — кивнул он. — Курбан-муаллим — мой отец.

Уже давно никто не знал его как сына Курбана-муаллима. Напротив, Курбана-муаллима знали как отца Фуада, как свата Шовкю.

«Двенадцатый номер» как-то странно захихикал, получилось это у него очень несолидно.

— Ты смотри, а!.. Я ведь сразу узнал… Смотри, сколько лет не видел тебя — и сразу узнал! Нет, звиняюс… однажды я видел тебя по телевизору… Ты выступал… Я сразу узнал, что это ты…

Фуад пожал плечами, пробормотал не очень-то впопад:

— Бывает, бывает… Все в нашей жизни бывает…

— А ты меня не узнаешь?

— Нет.

— Учились с тобой в одной школе.

Фуад напряг память, пытаясь вспомнить, однако ничего не вспомнил. Черты лица этого типа были ему решительно незнакомы.

— А потом Курбан-муаллим выгнал меня из школы, исключил… Теперь вспомнил?

И этот факт ничего не прояснил Фуаду.

Вернулся Касум, сердито посмотрел на носильщика, начал гнать его:

— Эй, жми отсюда! Чего здесь стал? Давай, давай, катись!

Фуад вмешался:

— Погоди, Касум, мы, оказывается, знакомы.

«Двенадцатый номер» осмелел от этих слов, опустился рядом в кресло.

— До Курбана-муаллима директором у нас был Заки-муаллим, — сказал он. — Заки-муаллим всегда посылал меня в лавку за керосином. Ты помнишь, на углу, рядом со школой, была керосиновая лавка?..

Это Фуад помнил. Вспомнил, как сам часами стоял в очереди за керосином. Ведь в те годы готовили исключительно ка керосинках, керосинками же обогревались.

— И не только керосин… Я и дрова таскал домой Заки-муаллиму, — продолжал «двенадцатый номер». — Мировой был мужик! Отличный!

— А почему мой отец исключил тебя из школы?

Носильщик опять захихикал:

— У меня голова была немного того… Дырявая была башка. Что бы я ни учил, что бы ни зубрил — ничего в ней не могло удержаться. Пока Заки-муаллим был у нас директором, все шло хорошо. Он мне сказал: «Ты ходи в лавку за керосином, таскай дрова, помогай моей жене по дому, по хозяйству, остальное тебя не касается, я сделаю так, что тебе будут ставить отметки». И мне ставили отметки, я ни о чем не думал. Так я добрался до четвертого класса. В четвертом классе к нам учителем пришел Курбан-муаллим, а потом он стал и директором школы. Он меня невзлюбил. Сказал мне однажды: «Ты — тупой парень, к тому же — лентяй! Короче говоря, сказал он, ты — двойной дурак: и лентяй, и тупица». — Носильщик снова залился дурашливым смехом. — Конечно, Курбан-муаллим говорил правду, учеба не шла мне в голову. Когда я смотрел на книги и тетради, мне делалось жутко. Словом, твой отец выгнал меня из школы. После этого я, можно сказать, почти нигде не учился: походил в одну школу, в другую, в третью, а затем махнул на все рукой…

Что мог сказать на это Фуад? Отец его, наверное, поступил правильно. Хотя, с одной стороны, и Заки-муаллим, возможно, был по-своему прав. Как бы там ни было, смена директора в их школе сыграла роковую роль в жизни этого носильщика. Останься Заки-муаллим директором, он, глядишь, вот так — бегая для него в лавку за керосином, таская ему в дом дрова, закончил бы с горем пополам десятилетку и получил бы аттестат зрелости. А там, может, и в институт пролез бы, на худой конец — в техникум (благо, Заки-муаллимы и всевозможные их разновидности есть везде), в конце концов получил бы диплом и стал бы человеком.