Анар - Цейтнот

Мысленно сказал себе: «Потрудись вставать на час пораньше — отводи». И сам же себе возразил: «Невозможно. Ведь раньше двух, трех ночи не ложусь, и так — ежедневно! Имею я, бедняга, право поспать в сутки хотя бы пять-шесть часов? Легко ли выдержать напряженный день после бессонной ночи?»

«Пусть жена отводит, — вмешался воображаемый оппонент. — Она не работает. А что? Подумаешь…»

На этот довод Фуад не нашел верного, исчерпывающего ответа. Как он мог объяснить гипотетическому собеседнику, что Румийя никогда не станет провожать Первиза и Джейхуна в школу и из школы? «Я и без того недосыпаю, встаю в семь, готовлю завтрак для твоих детей, кормлю их, пою, одеваю, собираю… Этого, видите ли, мало — я должна еще отводить их в школу?! Хорошенькое дело! А для чего тогда машина? Только для того, чтобы возить туда-сюда ваше величество? Имей в виду, Фуад, если тебя что-то смущает в данном вопросе, есть какие-то сложности, я скажу папе, и он каждое утро будет присылать свою машину», — так бы ответила Румийя. То же самое сказал бы и Шовкю, и Бильгейс-ханум. Будь Бильгейс-ханум жива, она сказала бы именно так.

Существовала и другая причина его недовольства поездками детей в школу на служебной машине, но эту причину Фуад никогда никому не мог бы сказать. Поездки Первиза и Джейхуна в школу на машине напоминали ему кое-что из его детства. Большая часть человечества, как известно, вспоминает детство с чувством эдакой легкой, приятной грусти. Фуад же ненавидел свое детство. Всякий фрагмент из той поры его жизни, когда таковой вдруг возникал в его памяти, пробуждал в нем лишь горечь, досаду, раздражение.

В те времена было не так уж много родителей, имевших персональные машины. А владельцев личных автомашин вообще, можно сказать, не было; во всяком случае, в школе, где учился Фуад, таковые отсутствовали. Родители же, имеющие служебные машины, хоть изредка, но встречались. Сын одного из таких людей оказался в одном классе с Фуадом. Больше того, они сидели за одной партой. Только что закончилась война. Отец этого мальчика занимал высокий пост в каком-то министерстве. У него была машина марки «БМВ». Память Фуада не сохранила ни имени мальчика (Рамиз? Рашид? Расим?), ни черт его лица. Одно лишь он помнил: у Рамиза-Рашида-Расима были кудрявые волосы. Мелкие такие кудряшки, как у баранчика. Рамиз-Рашид-Расим пришел к ним в первый класс с опозданием на две недели. Была середина сентября, занятия в школе давно начались. Первоклассники прошли уже несколько букв. Правда, Фуад еще за полгода до школы знал весь алфавит и даже мог читать по складам. Считал до ста. Опоздавший новичок тоже, оказалось, знает все буквы. И считать умел. Правда, вместо «шесть» говорил «шест», но счет знал и после ста. Опоздал на две недели, однако ничего не потерял. Не отстал от других.

Почему-то его посадили за парту рядом с Фуадом. Сейчас-то Фуад понимает, почему мальчика посадили именно с ним, точнее, почему это место две недели сохраняли для Рамиза-Рашида-Расима. Отец Фуада — Курбан-муаллим — работал учителем в этой же школе. Тогда он еще не был директором. Директором Курбан-муаллим стал через год, когда Фуад учился во втором классе. Курбан-муаллим вернулся с фронта за месяц до окончания войны. Грудь в медалях, и даже два ордена было на ней. Но одну ногу он оставил там, на чужбине, — в последние недели войны. В то время учителя в школе не только побаивались строгого, сурового Курбана-муаллима, но и уважали. Да еще как! Он был для всех авторитетом. Заслуженный фронтовик! Случалось, его именем даже клялись. В то время было еще так, — отношение к нему изменилось потом.

С первых же дней в школе и к Фуаду отнеслись по-особенному — из-за отца. Их учительница Мина-муаллима посадила его за первую парту перед своим столом. Одного. Пока одного. Второе место рядом с ним оставалось свободным. Очевидно, в школе — директор, учителя — знали, что Рамиз-Рашид-Расим задерживается. Короче, в середине сентября он пожаловал и сел рядом с Фуадом. Они были сверстниками, но Фуад был ниже его на целую голову.

В первый же день выяснилось, что он, Фуад, не испытывает особых симпатий к своему соседу по парте. На то было несколько причин, а точнее — три. Первая: Рамиз-Рашид-Расим оказался самым рослым в классе. Вторая: на руке у него красовались золотые часы. И, наконец, третья…

Третье обстоятельство, из-за которого Фуад не мог принять новичка, обнаружилось после окончания уроков. Ребята вышли на улицу вместе. Перед школой стояла машина марки «БМВ». Рамиз-Рашид-Расим подошел к машине, сел рядом с шофером и укатил. Ни с кем даже не попрощался. Может, потому, что ни с кем еще не был хорошо знаком?

На следующий день Фуад пришел в школу пораньше. Встал в вестибюле за высокими стеклянными дверями, начал наблюдать за улицей. Минут за пять до звонка перед школой остановилась машина марки «БМВ», из которой вышел Рамиз-Рашид-Расим.

Когда они учились в третьем классе, Рамиз-Рашид-Расим вдруг перестал посещать их школу. Фуад до сих пор не знает: то ли родители перевели его в другую школу, то ли семья вообще уехала из Баку? С того дня он ни разу нигде не встречал своего соседа по парте. Правда, кто знает, может, потом, взрослыми, они и встречались где-нибудь, даже вновь познакомились — так, шапочно, мимоходом? Сколько подобных знакомств было у него за эти годы! Не узнали друг друга. Вполне возможно. Впрочем, Фуад не мог бы точно поручиться, что такая встреча имела место. Хотя и отрицать подобную вероятность не мог. Фамилии Рамиза-Рашида-Расима он не помнил. Может, Курбан-киши помнит? Вряд ли. Сотни учеников прошли через жизнь Курбана-муаллима более чем за три десятка лет. Может, он помнит его отца? Много ли было в те годы в их школе родителей с «БМВ»?

Может быть, этот Рамиз-Рашид-Расим сейчас известный человек? Фуад усмехнулся про себя: «Во всяком случае, это не Рамиз Миришли. Не Расим Балаев. И не Рашид Бейбутов».

А может, его звали совсем не так? Допустим, Касум? Нет, только не Касум. Он точно помнит: имя начиналось с буквы «р».

Рустам? Рагим? Рафик? Или же «р» была в середине, или в конце? Ариф, Башир, Джафар?

В памяти Фуада осталось: его сосед как-то особенно приятно произнес эту букву «р» в своем имени в первый день появления в классе — и девочки зашушукались.

Господи, сколько страданий доставил ему проклятый «БМВ»! Как он мечтал прокатиться на этой машине! Хотя бы разок. Странно, но отголоски этого кажущегося на первый взгляд смешным, пустячным желания даже сейчас продолжали жить в его душе — однако не в виде забавного воспоминания; это ощущение в нем было сродни зависти, ревности, терзаниям из-за попранного достоинства, сродни горечи и боли из-за несбывшейся мечты, обладающей непоборимой, притягательной силой. Когда время от времени навязчивые, нестираемые картинки далекого прошлого оживали в памяти Фуада и, мелькая, мельтеша, беспорядочно проносились перед его мысленным взором, он понимал, что его двойственное, противоречивое — и тяга, и ненависть! — отношение к кудрявому мальчику, ездившему на «БМВ», не было случайным. Мальчик был посланцем другого мира, представителем иного образа жизни. Жизни, где носят золотые часы, ездят на «БМВ», где летние развлечения стоят того, чтобы занятия в школе откладывались на две недели. Таинственный отблеск этой жизни и манил, притягивал к себе Фуада, и в то же время, представляясь недосягаемым, порождал в нем скрытую зависть, неприязнь, злобу. Да и сам мальчик давал повод для зарождения в сердце его семилетнего сверстника всех этих сложных чувств, которые вступали в схватку между собой, гибли и вновь воскресали.