Алексей Азаров - На острие меча

— Ничего не портить и не ломать, ясно? Где жена и сын, доктор?

— Елисавета в гостях, а Димитр уехал из Софии.

— Верно. Ты всегда говори мне правду, доктор. Это будет тебе на пользу.

На алебастровом лице Гешева дрожала, расплывалась улыбка. Никак не могла исчезнуть. Пеев смотрел на Гешева, думал, что правильно сделал, не покончив с собой. Надо бороться до конца и спасти тех, кто под ударом. Все брать на себя. На одного себя.

Квартира постепенно наполнялась людьми. К концу обыска прибыл Павел Павлов с двумя немцами. Пеев был знаком с ним, встречался в клубе. Павлов поклонился, протянул руку:

— Здравствуйте, Сашо. Вот уж не ожидал!

Пеев сделал вид, что не заметил руки. Подумал:

«Разыгрывают спектакль… Только ничего не выйдет. Совершенно ничего». Все и правда походило на пьесу, где действующим лицам полагалось вести себя вежливо и чуть ли не благожелательно и, согласно известному психологам правилу парадоксов, тем самым подавлять психику и волю противной стороны. Немцы были индифферентны; один сел, закурил сигару, другой замер у стены, так и простоял до самого конца.

Стрелка настольных часов подходила к девяти.

Стукнула входная дверь, и пожилой агент ввел Елисавету. Поддержал за локоть, не дал упасть, когда она, увидев мужа, вдруг стала оседать, сползать в полуобмороке.

Гешев вскочил, придавил Пеева, рванувшегося было к жене.

— Сиди, доктор! Дай ей воды, Сиклунов!

Елисавету усадили, она приходила в себя.

— Смелее, Эль! — сказал Пеев и глазами добавил то, что не хотел говорить вслух: возьми себя в руки, не дай радости этим увидеть нас униженными и растоптанными.

…В нижнем коридоре Дирекции полиции Елисавета и Пеев переглянулись в последний раз. Их развели, втолкнули в разные комнаты. Пеев хотел посмотреть вслед жене, но Сиклунов исподтишка больно ударил его, метя по почкам, и тут же спросил: «Что это с вами? Оступились?»

В огромном кабинете Павлова было чинно и прохладно.

Павлов сел за стол, сложил руки. Безымянный палец на правой украшен перстнем с печаткой. Справа, с торца, в низком кресле утонул Гешев. Слева на диване разместились Кочо Стоянов и подполковник Сава Куцаров из РО, которого Пеев знал как завсегдатая Народного театра.

Павлов тихо сказал:

— Вас не будут сегодня допрашивать. Шифр изъят, доказательства налицо. Добавлю, что Эмил Попов арестован. Задержаны и другие. Мне очень жаль, доктор Пеев, что вы пошли на это. Мы люди одного круга, и единственное, что меня сейчас интересует, — причины, по которым вы совершили роковой для вас шаг. Быть может, вас шантажировали?

Пеев протестующе поднял руку:

— Шантажировали? Вы не верите в то, что говорите!

— Следовательно, вы сотрудничали с русскими добровольно?

— Разумеется!

— И вам не платили? — с издевкой спросил Куцаров.

— Ни стотинки.

Пеев понимал: это только преамбула. Потом все изменится, и Павлов, быстро забыв о том, что они «люди одного круга», передаст его Кочо Стоянову, от которого пощады не жди. И Гешев тоже не гуманист: пытает, когда нужно, сам, а если устанет, то на смену приходит Гармидол… Когда это случится? Наверное, не очень скоро. Сейчас они что-то задумали: недаром не сломали в квартире ни спички, разрешили взять с собой одеяло, несколько смен чистого белья, книги по философии и бумагу. Даже сигареты оставили, хотя в камерах, насколько известно, не разрешается курить. Какую комбинацию они готовят и почему с такой поспешностью сообщили ему об аресте Попова? И что будет с Митко, уехавшим в Пловдив к родственникам? Арестуют или нет?

Павлов расцепил сжатые пальцы. Привстал.

— До утра, доктор Пеев! Подумайте, пожалуйста, в камере, не стоит ли рассказать все начистоту? Я предвижу, что вы изберете тактику признания очевидного и умолчания о том, что, с вашей точки зрения, нам неизвестно. Вы адвокат, и опыта вам не занимать. Однако должен лишить вас надежд: большинство фигурантов установлено, речь пойдет только об определении подлинных ролей тех, кто работал на вас. Доброй ночи, доктор Пеев!

Ночь…

Она кажется болотом, зыбким, засасывающим. Тянется, давая время запутаться в мыслях. Что им известно? Какие имена? Почему не допрашивали, не били? В кабинете сидели немцы, значит, дело касается не только местных властей, но и Берлина… Передадут гестапо?

Спать он не мог. Никто не спит в тюрьме в первую ночь. Даже те, кто обладает стальными нервами. А у него нервы не были стальными. Обычные, порядком истрепанные перенапряжением месяцев и лет.

Большая холодная камера, маленькое, под потолком, окно.

Надо и здесь остаться человеком. Сохранить себя. Надо драться, — до последнего патрона. Будут ловушки, хитроумные приемы, «нелогичные» ходы, на которые, как известно, Гешев большой мастер. Будут пытки… Ты готов, Сашо?

Утром принесли кофе, какую-то еду. Он заставил себя есть, сделал глоток безвкусного пойла. Залязгал замок, и на пороге возник Гешев.

Белое лицо, склоненное к правому плечу, несмываемая улыбочка.

— Не спали, доктор? Ничего. Сейчас вас побреют, и вы поедете.

Пеев не спросил куда. Главное он знал: в Дирекции затеяли комбинацию, и, следовательно, оставалось верить и надеяться, что удастся, разгадав смысл полицейской акции, внести в нее свои коррективы.

Двое агентов, Куков и Антонов, на трамвае отвезли его в контору, а оттуда в банк. Куков сел в кабинете, а Антонов остался в коридоре. Директор, с которым Пеев делил кабинет, отсутствовал, очевидно предупрежденный Гешевым; ровно в два Куков сказал: «А теперь — домой». По дороге заехали к бай Спиро; Антонов заказал три стакана бозы, но спохватился, забрал свой и пересел за соседний столик… Гешев, перед тем как Пеева выпустили за порог Дирекции, объяснил, что к чему.

— Ты будешь ходить на работу, доктор. Сегодня и завтра… и сколько мне понадобится. Не один, конечно. И в кофейню будешь ходить, как всегда. Только вот что — не пытайся бежать. Куков тебя пристрелит. Понял? Ты же юрист и знаешь, что суд может оказаться снисходительным, а с Куковым шутки плохи. Так что не торопи свою смерть, доктор, и будь благоразумен. Кстати, хочу тебя обрадовать: мы дешифровали твои телеграммы, и можешь не ломать голову, кто нам известен, а кто нет. Все известны… Что же ты не похвалишь нас, доктор?

Он откровенно издевался, не скрывал торжества.

Пеев пожал плечами.

— Что вам известно! Чепуха! Я работал один. Я и радист.

— Значит, уже не один?

— Да, двое…

— А Никифоров, Янко Пеев, Георгиев из Берлина? Не лги, доктор!

Итак, им известны имена… Откуда? Из радиограмм? Скорее всего, да! В конторе, в кофейне, по дороге домой Пеев ломал голову, вспоминал. Восстанавливал по строчкам тексты переданных когда-то радиограмм. У него была бездонная память, и строчки возникали в ней, словно проявлялись на негативе…