Марина Анашкевич - О, Брат

И стал придираться к товарищу спящему:

— Прячешь голову под крылом своим, но разве спастись под крылом от страха? Не помощник ты мне и не брат мой, и не знаю, зачем держу врага подле, разрешаю быть в жилище моем. Видел я, как клевал ты глаза у добычи моей. Знаю, ворон, ждешь часа — и придет, и лишишь меня глаз моих… И когда говоришь со своими, слышу в карканье вашем: «Разве топтали овцы Авелевы посевы Каина?» Все, все сговорились против меня — даже племя черное! Нет мне мира и нет мне покоя! Ибо кричал: «Обида!» — и не слушали. Взывал к разуму их и не внимали! Разве на камне вырезать слова мои: яд таил Авель, брат мой, под языком сладкоречивым, желчь аспида внутри, и это имение свое выдавал за ручьи и реки, текущие молоком и медом; око змеи скрывал под оком голубиным; высиживал яйца змеиные, ткал паутину молитв своих. Скорпиону подобен был брат мой Авель, ибо коварством хотел возвысить себя надо мною! И говорил мне: прежде чем ступить ногою, всегда спрошу разрешения на вход и позволения на выход… Сам же всего лишил меня: и родных, и земли моей, и силы моей!!! И слышал в молчании его, и видел в улыбке его: светел я, а ты темен, разве ты Каин, муж сильный? ты — тень моя!

Кто опечалится о брате таком, кто захочет свирели его, яд источающей? Пусть же исчезнет из памяти моей как с земли моей, и имени его не будет на площади! Вот я, и где он? И никто не отнимет первенства Каинова, и многие произойдут от меня, и ни единого — от брата, ибо тяжел, как камень, закон земной: младший наследует после старшего.

И сказав, замолчал, ибо слов сказанных было в достатке. Но слух Каина был на страже, и слышал — идет к нему из тишины, и невидимые цепляются за него, и отдирать надо руки хватающих. Вот, кто–то сильный тянет к себе, не в обличье зверя и не в человеческом, а в виде воды бурлящей. Вот, стены стронулись с места, и ноги Каина стали отдельно, и руки его были далеко. И тогда сокрыл лицо в тепле шкуры, в узорах ее, и блуждал взор его в лабиринте полос бело–черных. И сплеталось причудливо белое с черным, и сходились и расходились круги, большие и малые; и там, где сужалось светлое, ширилось черное сразу, и где уступало темное, царствовал свет… И кружилось в водовороте множество лиц, и устрашился их: вот, кто–то рукой неумелой лепил их из глины, и оставлял их незавершенными, и жизнь не входила в них…

И услышал стук в тишине, и понял: вернулось сердце; вот, громко билось в груди его. И поймал ладонью своей стучащее:

— Здесь ты. Со мной. Вот, стучишь гостем непрошенным, но стоишь не снаружи, а внутри. Зачем ты вернулся, странник бездны? Вот, стонешь, как женщина, и трепещешь в страхе, бьешься о стены плоти моей… В стенах двойных не знаешь покоя, и не дано тебе спокойствие камня. Знай, вырву тебя рукой своей, и брошу ворону этому!!!

И стихало сердце, но сжимал его вновь приходящий ночью, и шептал в щели плоти Каиновой: «Подстелю под тебя пепел и рубище, и пошлю внутрь тебя грозу сухую, и будут молнии в груди, и схватки страшные среди них. И будешь содрогаться как земля, как бесплодное лоно ее под ударами неба, и выйдут лишь камни из недр твоих, и погибнет в огне сотворенное Каином, и станешь молить о водах смягчающих… И пока не узришь образ конца в недвижности камня, не увидеть тебе начала времен — в росте живом, в прорастании семени…»

И билось сердце, и просило слез, но глумился Каин над сердцем живым:

— Не земледелец я, но корчующий пни! Не дождешься дождя из глаз моих — разве песок, попавший в глазницы, вызовет слезы! Я же не женщина, чтоб увлажнять грудь свою! И велю тебе: умерь удары! О, если бы мог исторгнуть тебя, сделать камнем, если б изгнать мог гонящего кровь мою!

И встряхнулся ворон в углу своем темном, и перо уронил, и блестело, и казалось оно Каину белым. И жар был внутри человека сильнее огня в очаге, и метался Каин на ложе своем, и отбрасывал шкуры. И звал Еву, матерь свою, повторял беспрерывно имя ее; и не шла, только память прислала лице ее. И когда тянул руки, отдалялось, и не мог удержать его памятью больше, но пришли к нему вдруг и покой, и прохлада. И стих Каин на ложе узорном, и познал во сне силу памяти человеческой, ибо открывала двери, и входил…

И увидел луг зеленый, и идут вместе с братом в травах высоких, — первородный по первородству его, младший по молодости его. И стебли трав тех по пояс Каину, Авелю же по грудь, иба малы еще оба, и не достиг первый плеча Адамова, а второй — чресел его.

И ушли далеко от дома, и мысль вилась вкруг головы Каина слепнем назойливым: «Вот, травы мне по пояс, а ему по грудь, и станет проситься на руки мне, ибо не осилить ему путь обратный, и зачем только увязался за мной? Говорил же ему: не ходи, сиди в стенах дома!»

И зашли в травы непроходимые, и шедший первым разводил их телом своим, и сходясь снова, хлестали лицо идущего сзади, и не уклоня лся. И рвал Каин осоку рукою безжалостной, и отбрасывал прочь. И увидел Авель стебли красные, — вот, легли на ладонь брата по всей ширине ее, и глаза его увлажнились сильно. Каин же отер кровь с ладоней своих и смеялся над братом, так легко отпускавшем слезы на волю: «Глупый брат, что ты плачешь о коже ладоней моих, лучше взгляни на щеки свои».

И высохли быстро, как дождь при солнце, и сиял снова всем лицом своим детским, лишь ресницы отбросили тень на него.

И шли в траве, возвращаясь к дому, и птица, парящая в небе, видела сверху две головы их: вот, плыли по волнам зеленым — одна темная и другая светлая, и белая то отдалялась, то приближалась к черной. И травы волновались на пути их, и день был ясный, и дождь недолгий при свете солнца не умалял лучей его. И были капли на листьях, и стебель не гнулся к земле, и нити тончайшие блистали в эфире. И зелень земли не умаляла сини небесной, и было прекрасно ее лице после дождя в чистоте своей.

И нес Каин брата на руках своих, и был легким, как голубь, брат его Авель, и не ведал тяжести больший, лишь щекотало грудь дыхание спящего…

И услышал Каин первенца утра, и свет мягко пришел под веки. И на миг единый увидел лицо Авеля: вот, склонилось над ним, не убавив света, и глаза его исполнены неба…

И прогнав видение, выбрался из шкур душных, и посмотрел на товарища черного: сидел у дверей его вран печальный, просился выйти на свет дня, в щели струящийся.

И послал Каин слово ворону, следящему глазом зорким:

— Что ты вообразил себе? Что я не я без брата моего? Что скучаю я без свирели его?

И сказав, выпустил птицу. И вышел вослед ей, и закрылся рукою невольно, ибо везде было небо. Облака. И солнце.

И сказала рука, что лицо его влажно. И дивился Каин влажности щек своих: вот утро после дождя, но вода не касалась лица моего. И сказали губы соленые:

— То его слезы, не мои. Разве мог Каин, муж непреклонный, разрешиться плачем из глаз