Филимон Сергеев - Федина беда

Ему бы из горницы выйти, раз такое дело, а он и уходить не уходит и играть не играет: сидит молчит, словно воды в рот набрал, да руками машет. Хорошо, директор совхоза на свадьбе был.

— Что вы парня мучаете? — вмешался он. — Ему режим нужен, постель, а вы… Отдыхай, Михаил, пока совсем не слег.

Мишка поднялся с лавки, подошел к директору, баян ему протянул и вышел.

Месяц провалялся Мишка в постели. Вся деревня переживала. Дуню расспросами замучили: «Что? Да как? Когда баян в руки возьмет?» Одним словом, истосковались по гармонисту.

И вот он снова у костра. И голос его еще звонче летит над берегом реки. Пляшет деревенский люд, отстукивая то кадриль, то «девятку». А Варя не может налюбоваться своим дролей.

— Может, те всурьез артистом стать?

— А что?! Можно… Говорят, только получают мало, — ответил Мишка и крикнул: — А ну, разделись, братва, на две стенки да кадрилью через луг! Чтоб на той стороне слухали… Кто побойчей?

Зашумели люди. Заопрокидывали назад смуглые лица… и пошли… Такие кренделя завыделывали бойкими деревенскими ножищами, что слезы навернулись у Граммофона. Ох и любил он русские праздники!

Забывал в эти минуты Граммофон и о своей сломанной челюсти, и о безотцовской юности. Тискали пальцы тугие кнопки баяна до тех пор, пока руки не онемели.

Тут и начиналась потеха. Мишка протягивал баян первому попавшемуся мужику и заставлял играть до последних петухов. Чаще всего мужик попадался не музыкальный, и из баяна рвались какие-то несвязные звуки. Но Граммофон не замечал фальши. Несколько часов кряду дирижировал в такт собственному пению. А под утро сам неистово исполнял прощальную.

Неизвестно, как бы сложилась жизнь Мишки, но после случая на лесоповале он стал подумывать о новой работе. Посоветовался с директором совхоза. Тот выслушал, а потом предложил:

— Иди в клуб, тетеря! Музыке людей учи… Талант пропадать не должон!

— Да какой у меня талант? Разве голосовой?..

— А голос что, мякина? Давай, давай. Слушай, что говорю. Понял?

— Слушаю, — кивнул Мишка. — Токо мне самому учиться хоца.

— Поздно тебе новому ремеслу учиться… В клуб и так возьму, без образования.

— Нет… Образование надобно. — Упрямо повторил Мишка. — Сосну не так повалишь, никто не увидит. А ежели «Катюшу» на манер «Летки-енки» исполнить, позор на весь район!

— Ну что ж, дело твое… — Директор задумался. — Учись на здоровье! Тут я не помощник… Смотри токо, место в клубе не потеряй… Клуб у меня один, играют все…

— Тем паче ехать следует.

— Куда?

— В Москву, в училище музыкальное…

— В Москву так в Москву, — не стал спорить директор. — Смотри сам…

Провожали Мишку без особой охоты, но провожающих нашлось много.

Мишка вышел на крыльцо, взял баян в руки. Нахмурился да как растянет мехи! Так тоскливо заиграл, что корова Федулкина к крыльцу подошла и давай прядать ушами. А мелодия у Граммофона как песня пеночки была — жалобная, трепетная. Много сестра Дуня мелодий слышала, но такой никогда. Оглядела она провожающих, а Вари нет.

— Родненькие! Варька-то где?

— Моль, видать, съела, — пояснил дядя.

— Может, за изгородью она?.. Подойти страшится?

Посмотрели за изгородью. И там нет.

— Да будет вам непутевую искать. — Дядя чуть захмелел и требовал веселья. — Что ты, племяш, душу жалобишь?.. Ты нашу пермогорскую сыграй!

И опять плясовая пошла: топот, прибаутки, выкрики.

— Жаль, баян Федулкин, а то бы с собой взял! — выкрикнул Мишка.

— Мне-то не жаль. Бери! Нынче-то мы сродственники, — отозвался Федул. — Токо сестре скажи…

— А мне и сказывать не к чему. Я брательника крепко знаю! — отозвалась Дуня. — С баяном-то он и меня, и дядьку родного забудет. Не дам баяна! И не мой, да не дам!

— Да ну тя! — выкрикнул Мишка. — Не жадничай!

— Глупый ты, Мишаня, баяна не жаль… тебя жаль! Потому и оставить его хочу… до приезда твоего…

— Ладно ты рассудила, — обрадовался дядя. — Гармонист без гармони что птица без крыл! Пущай повертится по городу, покувыркается! Тя с первыми морозами ждать?.. Или как прикажешь?

Мишка не ответил. Слушал. Советов ему полный короб надавали, а баяна не дали. По-мудрому решили поступить, по-хозяйски, чтобы думка о Пермогорье липучей пчелкой жалила сердце. Без баяна Мишка со двора вышел, без песен звонких, с тоской какой-то…

Земляки к дороге его проводили и обратно пошли. А Варя неподалеку, у кладбища, его ждала и больше всех печалилась. Она считала Мишку своей собственностью. Но женское чутье подсказывало ей, что никого он не любит.

— Варя! Миленькая невестушка. Солнышко мое несусветное! — обрадовался Мишка и вдруг запел:

— Тихо ты! Молчи. — Глаза Вари испуганно блеснули. — Я тоже подумала о березах…

Слабость была у Вари. Не ходила она к милому без гостинцев. То молочка принесет, то грибочков солененьких. И в этот раз достала из сумки несколько кусочков сахара, шанежку, бутылочку, стаканчик, аккуратно положила на скамейку.

— Другому бы снега пожалела, а тебе… Выпей, голубчик мой, а я сахарок похрустаю… С кем сперва прощаться будешь?

— По ком душа болит, с теми и буду…

Мишка неторопливо подошел к могилке деда, открыл бутылку и плеснул сначала на могилку, потом в стаканчик.

— За память!

— За каку?

— За общую… Без нее нельзя… без нее и тебе и мне худо. — Мишка по-солдатски вытянулся, выпил. — Плесни-ка еще! Мой дед крестьянином был, а книги читал мудрые.

Варя налила еще.

— Теперь за отца… — Мишка подошел к отцовской могиле, хотел чокнуться с надгробной звездочкой, но передумал. — Ну и красна же ты, мать честная!

— Я-то?

— Да не ты! Звездочка шибко красна. Светит!.. А что? Отец любил свет… Да простят родичи мои его крутой норов… — Мишка опять подошел к дедовскому кресту: — Простишь, Фрол, али нет? — Он вдруг замолчал, словно дожидаясь ответа.

Тихо было на кладбище. Лишь где-то высоко в небе глухо каркали вороны.

Граммофон поправил мятую сорочку и подошел к третьей могиле:

— Здравствуй, баушка! Здравствуй, родненькая! Прими от меня низкий поклон… — Он грузно опустился на колени и, не замечая грязи, застыл.

— Ты что, спятил? В самую глину лезешь…

— Молчи! — сказал Мишка. Он пригнулся к изголовью могилы и, коснувшись губами мокрой земли, всхлипнул.

Сыро было на кладбище, но светло и уютно. И душа Мишки светилась.

— Варя! — неожиданно позвал он. — Ты знаешь, отчего у меня такой сильный голос?

Варя не откликнулась.

— А с того, голубушка, что эти люди всегда рядом со мной. И чем больше я думаю о них, тем сильнее голосом и сердцем. Вот и теперь… Тебе страшно, а мне ничуть… Я как у себя дома, среди родных… Ну, дорогие, прощайте!..