Святослав САХАРНОВ - ШЛЯПА ИМПЕРАТОРА или всеобщая сатирическая история человечества в ста новеллах

Эмма не ошиблась. Нельсон влюбился и уже до конца жизни не оставлял ее своими заботами. К сожалению он был женат, а с разводами в то время было туго.

Шли годя.

Наполеон задумал высадиться в Англии. На побережье Ла-Манша он собрал 120-тысячную армию. Английский король и глава правительства Пит приказали Нельсону уничтожить французский флот.

– Только вы способны сделать это, – умоляли они Нельсона.

Подняв флаг на корабле "Виктория" Нельсон вышел в океан. Около испанского мыса Трафальгар он настиг врага. Перед тем, как вступить в бой, адмирал написал завещание. В нем, между прочим, он просил короля и Англию не оставить своим милосердием Эмму и их дочь Горацию.

Бой длился пять часов. "Виктория" врезалась в строй французско-испанской эскадры. Только одним ее залпом на вражеском корабле было убито 400 человек. Но когда победа была уже близка, пуля француза, сидевшего на мачте, попала в грудь адмиралу. Он скончался услышав доклад: "Мы победили, сэр!"

Между прочим, гроб не пригодился. Для того чтобы отправить тело Нельсона в Англию, его поместили в бочку.

В Лондоне бронзовая статуя адмирала до сих пор высится на верху колонны над Трафальгарской площадью.

Увы! Что слава!.. Эмма? Какая Эмма? Король и правительство сделали вид, что не понимают о чем идет речь. Эмма умерла в нищете. Злые языки говорят, что порой даже бутылку водки ей приходилось воровать.

Прежде, чем вступить в сражение под Трафальгаром, простодушный Нельсон поднял сигнал: "Англия надеется, что каждый выполнит свой долг".

Он то его выполнил...

Собственно говоря, мечта изобрести судно, которое бы само двигалось против течения давно томила щедрых на выдумку.

– Нехорошо как-то получается, – рассуждал бывало сам с собой флотоводец, расхаживая по палубе галеры, которую двигали вперед несколько сот весел. К каждому веслу было приковано по два-три гребца. – Медленно идем, весло за весло цепляется, того и гляди кто-то окачурится... О, вот и упал! Теперь отклепывай его от весла, бросай за борт, ищи другого...

Придумывалось плохо: вместо рабов стали использовать каторжников, но от этого прогресса в технике не получилось.

Наконец француз Дени Папен, гуляя по берегу Сены, обратил внимание на баржи, которые тащили против течения лошади.

– И лошадок жалко, – посочувствовал Дени (про рабов и каторжников он тоже помнил), – как мужички, может пособить им? – обратился он к владельцам конных барж, – может придумать что-то, облегчить, а?

Мужички почесали в своих французских париках и согласились:

– Валяй!

Папен раздобыл паровой котел и приспособил к нему не то гребное колесо, не то какие-то особые весла. Котел запыхтел, баржа медленно двинулась против течения.

– Смотри-ка, сволочь, плывет! – ахнули французы. Собрался совет баржевладельцев и быстро установил, что паровая машина их разорит, лошади против машины не устоят.

В ту же ночь баржа запылала. Когда Папен прибежал на берег, в воде плавали одни только угольки.

Человечество едва не осталось без парохода. Но идеей заинтересовался американец Фултон.

– Главное, никаких соплей, никакой благотворительности. Строим для того чтобы продавать на каждый рейс билеты, – предупредил он.

Он построил пароход "Клермонт" и тот стал плавать по реке Гудзон.

Не исключена возможность, что среди первых пассажиров оказался кто-то из французских мужичков, перебравшихся к тому времени в Америку.

– Вот тут порядок, тут другое дело, – сказал он, глядя как в кассу парохода со звоном летят монеты. – А то – лошадей жалко!

И пароход не сожгли. Он плавал довольно долго.

Но в целом судьба изобретателей и вообще новаторов вызывает глубокие раздумия. Почему-то обращались с ними во все века самым подлым образом. Вспомним хотя бы Колумба, Джордано Бруно и Виноградова.

Так что, прежде чем облагодетельствовать человечество, автор открытия должен задуматься: стоит ли?

Однажды поэт Некрасов держал банк и крупно проиграл.

– Сволочи, паразиты, – думал он, возвращаясь в три часа ночи по Невскому и глядя на особняки, – кровь народную пьют. Не надо было мне прикупать к девятке!

Придя домой, он посмотрел в окно, увидел парадный подъезд и окончательно расстроился.

– И на пиках зря играл, – думал он. – В следующий раз надо будет осторожнее. И не ремизить.

Около парадного подъезда собирались просители.

– У-у кровососы, на военных поставках наживаетесь? Железные дороги строите? Шарахну-ка я стихотворение, – решил поэт. – "Слава печальнику горя народного..." Тьфу, что это я вдруг о себе? "Вот парадный подъезд... По торжественным дням..."

Работалось споро.

– Странное дело, – сказал генерал-губернатор Нидерландской Индии, – у нас нет колонии на подветренном берегу Новой Гвинеи! На наветренном есть, а тут нет... Как бы англичане не проникли. Послать корвет!

Корвет "Тритон", подобрав подходящий залив, высадил на берег 100 солдат, группу каторжников и трех ученых-натуралистов. В инструкции, врученной капитану корабля, губернатор на десяти страницах расписал, как следует поднимать на берегу флаг. Флаг под ружейные залпы подняли, заливу дали имя Тритон, построили форт. Солдаты стали стрелять в папуасов, а натуралисты побежали в лес собирать клещей и москитов.

Прошло три года.

– Странное дело, – сказал новый губернатор, который сменил прежнего, – как ни придет в этот залив корабль, так на берегу одни могилы. Вон последний раз – из ста человек 24 умерло, остальные больны... Кстати, надо проверить: выполняется ли порядок спуска и подъема флага?

Спустя еще год от малярии и желтой лихорадки в форту уже умерло триста человек. Из натуралистов двое погибли, третий с коллекцией клещей бежал в Голландию.

– Странное дело, ничего не понимаю! – сказал последний по счету губернатор. – Нарочно они умирают, что ли?

И он приказал вывезти оставшихся из этого ужасного залива. При этом особо оговорил, как спускать флаг: кому где стоять, сколько раз стрелять в воздух.

Кто знает, может быть это действительно так важно? А то, подумаешь, – умирают люди!

Жизнь на теплых, овеваемых ветром, тихоокеанских островах была не так уж и плоха. На худой конец там можно было круглый год ходить без штанов и питаться крысами и кокосовыми орехами.

Нравы были тоже облегчены. Первые европейцы, достигшие Маркизских островов, описали очень милый обычай. По сути дела он заменял собой длительное и нудное ухаживание, которым занимались в Европе молодые люди. Изобретательные островитяне снабдили своих юношей резными тросточками. Каждая тросточка имела свой узор. Во время вечерних прогулок каждый мог подойти к девушке, которая ему понравилась, и молча протянуть ей тросточку. Девушка делая вид, что это ее совершенно не интересует, незаметно проводила пальцами и запоминала узор. "Бугорок... бугорок, три насечки, крест..." Затем, они как ни в чем не бывало, расходились, а когда над островом вставала желтая луна и в небе загорались крупные как фонари звезды, молодой человек тихонько подкрадывался к хижине. Стены у хижин были из пальмовых листьев. Пошелестев юноша просовывал между листьев свою трость. Девушка в темноте на ощупь проверяла: "Бугорок, бугорок, три насечки..." Дальше она или втягивала тросточку внутрь и молодой ухажер мог смело влезать на четвереньках в низкую, закрытую циновкой дверь или она решительно выталкивала трость, что значило: "Иди ты знаешь куда!..." Тут ничего не оставалось, он шел на берег океана и сидя под луной слагал под звуки волн песню о неразделенной любви.