Наталья Энтелис - Пушкинский бал

Но очень часто мелькали в сборниках имена "дилетантов из дворян": П. Долгорукий, В. Оболенская, Л. Горчакова. В. Трубецкая... Их музыка не предназначалась для исполнения в благоговейной тишине концертных залов. Она выполняла совсем другую роль — давала четкую метроритмическую основу для танцевальных фигур. На остальные ее достоинства могли обратить, а могли и не обратить внимания. Сохранилось любопытное свидетельство о первом публичном исполнении музыки Глинки. Юный чиновник ведомства путей сообщения написал для бала у княгини Хованской французскую кадриль. Вот как об этом вспоминает его приятель, П. Степанов: "Музыка заиграла, пары задвигались, начались разговоры, и дамы слушали не музыку, а речи своих кавалеров. Музыка прошла незамеченной. Тем не менее Глинка был очень доволен: в первый раз он явился перед публикой, и мы им гордились".

При всей неровности художественных достоинств отдельных произведений, авторы бальной музыки с великолепной отвагой, порой блистательно и эффектно решали поставленные перед ними задачи. Используя привычные штампы и создавая новые ритмоинтонации, во множестве варьируя знаменитые мотивы эпохи и почти случайно, во внезапном порыве вдохновения находя свежие мелодические обороты, они донесли до наших дней что-то очень важное для понимания дворянского образа чувств. Ибо ни одно из искусств не обладает такой магической властью над нашим воображением, как музыка.

Однако сама по себе музыка бальных танцев еще не дает объемного представления о том, "как это было". Прелесть бала заключалась не только в танцах. При всех диктуемых этикетом условностях поведения, именно бал становится "лирическим центром" общественной жизни эпохи. Сама атмосфера бала казалась пропитанной многообразными оттенками лирического чувства: от легкого бального флирта до встреч, решающих судьбу (вспомним пушкинское "верней нет места для признаний"). В бальном церемониале было много театрального, но это был театр особого рода, театр, где зрителями и актерами были одни и те же люди. Культура бального поведения, сама драматургия бала требовали от участников некоторого артистизма. Он был необходим не только во время танца. Умение вести светский разговор, умение с достоинством снести обидно затянувшееся ожидание между танцами, умение не показать разочарования, замаскировать равнодушие, проявить снисходительность, выразить заинтересованность — все эти умения на ярко освещенной десятками перекрестных взглядов "сцене бального зала" были обязательными для "властвующего собой" светского человека. Неспособность соответствовать этикету замечалась и высмеивалась, нежелание играть привычную роль воспринималось как фрондерство. При этом надо помнить, что на балу всегда было место неожиданности, сюрпризу, случайности. Живая непредсказуемость придавала каждому балу новый интерес. Поразившие и запомнившиеся детали обсуждались в письмах, попадали в мемуары. В колоритной подробности, сохранившейся в памяти мемуариста, подчас можно обнаружить характернейшую черту, важную для понимания быта эпохи. Вот только один пример.

Граф Федор Иванович Толстой был известен своим неуживчивым характером и экстравагантными выходками. В молодости он совершил кругосветное путешествие на корабле под командой известного мореплавателя Крузенштерна. Во время плавания граф попытался взбунтовать команду, и Крузенштерну ничего другого не оставалось, как после безрезультатных переговоров высадить бунтаря на необитаемый, по его предположению, остров. Остров оказался населен дикарями, среди которых граф прожил довольно длительное время, пока не был подобран случайно проходившим мимо кораблем. Дальше цитируем Петра Александровича Нащокина (из рассказов о Федоре Ивановиче Толстом):

"В самый день своего возвращения в Петербург он узнал, что Крузенштерн дает бал, и ему пришло в голову сыграть довольно оригинальный фарс. Он переоделся и поехал к врагу и стал в дверях залы. Увидя его, Крузенштерн не скоро поверил глазам.

— Граф Толстой, вы ли это? — спросил он наконец, подходя к нему.

— Как видите, — отвечал незваный гость. — Мне было так весело на острове, куда вы меня высадили, что совершенно помирился с вами и приехал даже вас поблагодарить.

Вследствие этого эпизода своей жизни он был назван Американцем".

Отбирая интересующие нас свидетельства, мы решили допустить одну вольность: рядом с подробностями из жизни действительно существовавших семей Толстых, Вяземских, Гончаровых, Римских-Корсаковых и других привести описание событий, произошедших с представителями одной вымышленной семьи, знакомой нам, правда, лучше многих реальных. Это Ростовы. Как известно, Лев Николаевич Толстой в процессе работы над романом "Война и мир", изображая эпоху своих дедов и отцов (напомним, что Л. Н. Толстой родился в 1828 году), тщательно собирал и изучал воспоминания старших современников. Сам он принадлежал к разветвленному и талантливому роду и опирался в том числе и на семейные предания. Среди его родственников были и лично знавшие Пушкина. Это уже упоминавшийся Федор Иванович Толстой (Американец), приходившийся Льву Николаевичу двоюродным дядей, и семья знаменитого в свое время художника и медальера Федора Петровича Толстого. На мемуары Марии Федоровны Каменской, дочери Федора Петровича, мы еще будем иметь случай ссылаться, а ее сводная сестра Е. Ф. Юнге написала мемуарные заметки специально по просьбе Льва Николаевича. Дочери Ф. П. Толстого приходились автору "Войны и мира" троюродными сестрами, а Наташа Ростова всего на семь лет старше Александра Пушкина. Выдуманные Ростовы-младшие и Василий Денисов, с одной стороны, и реальные Пушкин и Лев Толстой — с другой, учились танцевать у одного танцмейстера (о нем речь впереди). Напомним здесь же читателям, что граф Л. Н. Толстой тоже отдал в свое время дань модному дилетантскому сочинительству танцев, и в доказательство приведем его единственный сохранившийся вальс.

Л. Н. ТОЛСТОЙ

Принадлежать к определенному кругу и при этом не уметь танцевать было невозможно. Плохо танцевать — позорно. Михаил Иванович Глинка по выходе из Благородного пансиона обнаружил явную недостаточность своей танцевальной подготовки: "Я вскоре убедился в необходимости уметь танцевать, начал учиться у Гольца, занимался с ним около двух лет и дошел до entrechats, doubles, ailes de pigeons и до других па, коими в то время франтили ловкие танцоры".

Читать дальше