Г. Семга - Блатные и уличные песни

Не был, мама, я зарыт землею,
А со смертью долго рядом жил.
В рудниках, на шахтах, дорогая мама,
Очень много горя пережил.

Лагерь наш, мамаша, был построен
За Печорой, быстрою рекой,
Думал о свободе, дорогая мама,
Обливаясь жгучею слезой.

Снова эти пыльные вагоны,
Снова стук колес, неровный бой,
Снова опустевшие перроны
И собак конвойных злобный вой.

Вот теперь срок отбыл и вернулся…
Видишь пред собою ты сынка.
В юности меня ты провожала,
дорогая мама,
А теперь встречаешь старика.

Тает над заливом лед весною,
В городе деревья расцветут…
Только нас с тобою под конвоем
В лагеря на Север увезут.

Снова эти крытые вагоны
И колес неровный перебой,
Снова опустевшие перроны
И собак протяжный злобный вой.

Днем и ночью там по ним шагают
Часовых усталые шаги.
Вспомни, друг, как нас с тобой встречали
В лагерях угрюмые огни.

Я не знаю, что это такое,
Все забыли наши имена,
И никто не скажет, только мама
Скажет, что «у сына седина».

Скажет, что «мой сын еще вернется»,
А кто любит — долго будет ждать.
Может быть, когда-нибудь придется
Эту боль, как матери, узнать.

Расцветут утоптанные розы.
Сын вернется с лагеря домой.
На глазах непрошеные слезы
Потому, что сын совсем седой.

«Я по тебе соскучилась, Сережа,
Истосковалась по тебе, сыночек мой.
Ты пишешь мне, что ты скучаешь тоже,
А в сентябре воротишься домой.

Ты пишешь мне, что ты по горло занят,
А лагерь выглядит угрюмым и немым,
А здесь у нас в городе, в Рязани,
Вишневый сад расцвел, что белый дым.

Наступит день, и выгонят скотину.
Зазеленеет в поле сочная трава,
А под окном кудрявую рябину
Отец срубил по пьянке на дрова.

По бугоркам, по низким косогоркам
Плывет, качаясь, распутница-луна.
По вечерам поют девчата хором,
И по тебе скучает не одна.

Идешь домой, облепят словно мухи:
«Скажи-ка, тетя, когда придет Сергей?»
А у одной поблескивают слезы.
Любовь и страсть давно минувших дней.

Ну вот и все, писать тебе кончаю,
Ну до свиданья, сыночек дорогой!
До сентября, до скорого свиданья,
А в сентябре уж ты воротишься домой.»

Настал сентябрь, и пишет сын мамаше:
«Напрасно, маменька, ты ждешь меня домой.
Суд лагерей судил меня поновой,
И не увидеться уж больше нам с тобой.

В этап далекий нас скоро угоняют,
Где срок немалый мне придется коротать.
На Приамурских железных магистралях
Туннель глубокий придется мне копать.

Друзей, подруг, мамаша, мне не надо —
Друзья, подруги позабыли все меня.
Кирка с лопатой — родные мои братья,
А тачка — верная законная жена.

Придешь с работы усталый и разбитый,
А спать придется на каменном полу,
А часовой, паскуда, тварь, не скажет:
«Постой, сынок, соломки подстелю».

Прости ж, мамаша, за все мои ошибки,
За то, что я порой не слушался тебя.
Я думал, что тюрьма — всё это шутки,
И этой шуткой я погубил себя».

Вечер лишь только настанет,
С решки не сходит жиган,
Песня о милой свободе
Льется по всем корпусам.

Цирик на вышке кемарит,
Того и гляди упадет.
Ах! Эта песня жигана
Спать никому не дает.

Начальник в своем кабинете
Места себе не найдет.
Ах! Эта песня жигана
Всех за живое берет.

Черная роза — разлука,
Красная роза — конвой,
Желтая роза — измена,
Нас разлучают с тобой.

Мать по сыночку скучает,
Карточку сына возьмет
И материнской слезою
Все его фото зальет.

Снова поновой свобода,
Женщины, карты, вино.
Ах! Эта жизнь воровская —
Как это все нелегко.

Проснешься утром — город еще спит,
Не спит тюрьма, она давно проснулась,
А сердце так в груди болит,
Как будто пламень к сердцу прикоснулся.

Гляжу в окно, мне сильно сжало грудь,
Она болит от нестерпимой боли.
А небо синее чуть-чуть
Напомнит мне, что есть на свете воля.

И от тоски невольно запоешь,
Как будто этим душу обогреешь…
О, вечный страх, что ты в тюрьме умрешь!
А не умрешь — так с горя поседеешь.

Пойдешь гулять, а на тебя кричат,
Ты к этой брани понемногу привыкаешь
И, по привычке руки взяв назад,
Глаза невольно в землю опускаешь.

А если ты в строю заговоришь —
Тебя из строя выдернут клещами.
А вечерком они к тебе придут,
В холодный карцер вызовут с вещами.

И от тоски ты невольно запоешь,
Как будто этим душу обогреешь…
О, вечный страх, что ты в тюрьме умрешь!
А не умрешь, так с горя поседеешь.

Нам вчера прислали из Угро дурную весть:
Нам вчера сказали, что Алешка вышел весь.
Как же так, ведь он еще вчера нам говорил:
«Вот сыграю свадьбу, и на недельку загудим».

Но не состоялся этот свадебный гудеж,
Потому что Лешке засадили в спину нож.
Потому что Лешка не в первый раз уже
Зашивает раны свои новые в душе.

Для кого ж он душу, как рубашку, залатал,
Чтобы в пьяной драке его убила сволота!
Если бы не это — мы б к нему на свадьбу шли,
А с ножом в лопатках мусора его нашли.

Что ж, поубивается девчонка, поревет,
Чуть-чуть посомневается, и слезы оботрет,
А потом без стука отворит другому дверь…
Ты прости, Алешка, —
ну все равно ж тебе теперь!

И однажды ночью ей приснится
страшный сон —
Будто к ним в квартиру вновь явился он:
«Замуж за другого ты вышла — не беда,
Но ведь это ж он меня ножом в лопатку, он тогда!»

И, проснувшись ночью, услыхав такую весть,
Побежит на кладбище, отыщет серый крест
И могильный камень окропит своей слезой…
«Ты прости, Алешка, ты забери меня с собой!

Я тогда не знала кто тебя убил,
А теперь вот знаю, и нету больше сил,
И ударом в сердце покончу дни свои».
И в одной могиле будут вместе спать они.

Мы их похороним — чего уж тут рыдать!
И в одной могиле они вместе будут спать.
Им людская радость вовсе не видна.
В памяти осталась только белая весна.