Мара Олтман - Тело дрянь. Донесения с фронта (и из тыла)

«Их тоже удаляем, верно?» — спросила косметолог и намазала мне живот воском, не дожидаясь ответа.

«А что там не так?»

Дёрг.

«Ну, вы же хотите от них избавиться», — сказала косметолог, выкидывая мою веселую тропинку в мусорную корзинку.

Так я узнала, что веселые тропинки не так уж веселы.

К двадцати годам я наконец свыклась с мыслью, что волосы следует иметь только на голове и в виде ресниц и бровей — и то правильной формы. Волосы на руках тоже, видимо, были в рамках приличий, хотя они очень похожи на волосы на ногах, и это странно. Избавляться надо было даже от волос на пальцах ног. Я и не знала, что у меня они есть, но потом оказалось: да, есть, и это плохо. Всегда вспоминаю, что забыла их удалить, когда усядусь в позу лотоса на йоге, и не могу не думать об этом.

Что касается паха, то новости о бразильской депиляции — когда там все голенькое — еще не дошли до моих ушей, хотя США уже были охвачены этой новой модой. Я думала, что можно все сохранить, кроме волос, которые вылезают из-под купальника. И хотя я иногда подравнивала свою интимную стрижку, мне нравилось иметь там пышную растительность. Остальное я брила, выщипывала, эпилировала воском. У меня начались зависимые отношения с домашними восковыми полосками Sally Hansen. Надо было потереть их между ладонями, тогда воск нагревался, и им можно было выдергивать волосы. Правда, потом было сложно убрать остатки воска, и к концу дня на него налипали пух и разноцветные катышки, будто на коже островками прорастал свитер.

В институте я на год по обмену поехала в Испанию. Там мне сделали эпиляцию воском, привязав за ноги к стене кожаным ремнем. Я чувствовала себя немного уязвимой, но ничего не сказала. Воск работает — ну и ладно.

В 2003 году, через год после окончания бакалавриата, я поехала в Индию работать в местной газете. Там мне сделали эпиляцию лица нитью. Я сказала, что хочу убрать только волосы над губой и вокруг бровей, но Смита продолжала. Она потрогала мои щеки и спросила: «Лицо?» Я пожала плечами. Она приняла это как сигнал к действию и выдрала ниткой весь пух из моих щек, подбородка и скул.

Разные люди за деньги пытались лишить меня все большего количества волос. В очередной раз это случилось в небольшом салоне восковой депиляции бикини. Дело было в районе Гринпойнт в Бруклине, несколько лет спустя. Я просто хотела убрать волосы по краям: куст посередине лобка гордо рос уже долгое время. Но когда косметолог увидела меня — увидела эту часть меня, — она заглянула мне в глаза с наглостью гадалки и покачала пальцем вперед-назад.

«Мужчина так не любить», — сказала она. Она поднесла пальцы к своему языку и сделала вид, что вырывает из него волосы: «Бе-е-е, бе-е-е», — сказала она, а потом, войдя во вкус, стала изображать мужчину, который насмерть подавился волосами. «Хорошо, что ты приходить!»

Когда дело подошло к концу, она расстегнула ширинку и показала мне свою лысую киску. «Смотри, — говорит. — Смотри! Нет волос!» Потом она пыталась уговорить меня записаться на лазерную эпиляцию. «Бе-е, бе-е, — объясняла она мне, застегивая штаны. — Они такое не любить!»

Единственное, что мне со временем стало нравиться в удалении волос, — неотвратимые вросшие волосы. Нет в мире ничего — и я серьезно так считаю — ничего приятнее, чем вырвать волос, растущий в неправильном направлении. Точка. Наверное, так проявляется мой материнский инстинкт.

Я и не подозревала, что худшее — впереди. То, что было дальше, заставило меня с тоской вспоминать о тех временах, когда моей главной проблемой были белесые усы.

Мне 23. Я поступила в Колумбийский университет на годовую магистратуру по журналистике и отправилась делать чистку лица в салон Mario Badescu на Восточной 52-й улице, Манхэттен. Все шло как надо, пока пышногрудая русская дама, исследуя мое лицо под инфракрасным светом, не потерла мой подбородок.

«От этого надо избавиться», — сказала она с сильным русским акцентом.

Как она их увидела? Я думала, что о них знаю только я.

Она растоптала годы моего счастливого неведения. Низвергла их. Раскрошила в пыль. Как когда на лице зреет гигантский красный вулканический прыщ, ты говоришь себе, что это пустяки, не стоит так беспокоиться, никто не заметит, а потом какой-то знакомый говорит: «Ой, больно, наверное». И показывает пальцем на твой гигантский красный вулканический прыщ, который никто не должен был заметить, а ты в ответ: «Что больно?», а он тебе: «Твой гигантский красный вулканический прыщ!» Остается только закрыть рукой лицо и спросить: «Ой, ты его тоже видишь?» А он: «Ну конечно, это же гигантский красный вулканический прыщ».

Значит, это правда. Мои волосы на подбородке заметны постороннему взгляду. Они настоящие. Они действительно там.

Волосы на моем подбородке!

Конечно, я о них знала — и в то же время не очень. Я думаю, что мой отказ признавать их — живую, растущую, реальную часть тела — происходил из инстинкта самосохранения. Я их даже выдергивала, но потом как-то легко об этом забывала. У меня был гладкий подбородок, черт возьми!

Но тут меня раскусили. Я начала осматривать свой подбородок каждое утро на предмет возникновения этих злосчастных волос. Я стала носить в сумочке пинцет и зеркальце.

Я никому не сообщила об этом бедствии. Когда я обнаружила волосы над верхней губой, я по крайней мере знала, что другие женщины разделяют мой позор. Восковую депиляцию над губой предлагали в салонах. Но я ни разу не видела упоминаний о депиляции подбородка, и спрашивать никого об этом не хотелось. А то скажут еще, что никогда о таком кошмаре не слышали.

У меня появились жуткие навязчивые фантазии, от которых волосы вставали дыбом: я схожу с ума, отправляюсь в психушку, а там некому меня выщипывать. Когда я представляю себе Мару-в-Безумии, стыдно скорее при мысли, что я везде буду волосатая, а не за попытки совокупиться с урной.

А как насчет старости? У Мары-в-Старости руки трясутся от лекарств, которые ей выписывают, а зрение уже не то. Не сможет она нормально прицелиться пинцетом.

Или, может, у Мары-в-Старости болезнь Альцгеймера. Внуки пришли навестить бабушку, она смотрит в стену, теребя пуговку на блузке. «А бабушка — это он или она?» — спросят внуки. Да что там — я больше переживаю за волосинки Мары-в-Деменции, чем из-за того, что она путает племянника с мужем.

А еще меня может на улице Нью-Йорка сбить машина. Семья спешит к изголовью Мары-в-Коме. В шоке они смотрят друг на друга. Нет, не из-за моего плачевного состояния — а потому что не могут меня узнать. «Ну и ну, — скажет мама. — Кто-нибудь из вас догадывался, что у Мары растет козлиная бородка?»

Я знаю, что в мире есть много вещей поважнее и беспокоиться о такой глупости эгоистично. Да что уж там, это нарциссизм. Но я ничего не могла поделать с иррациональным ужасом. Глобальное потепление — у меня под кожей. Геноцид — на моем лице.