Марк Каганцов - Байки о «Скорой»

Комлев был искренне удивлен.

На всероссийском этапе конкурса в Москве Комлев тоже завоевал первое место и получил «Хрустальную Гигиею», ну а мне достался диплом победителя третьей степени.

Мы на вызове у очаровательной старушки. Домашние зовут ее баба Даша. Фельдшер, заполняя карту вызова, задает вопросы: фамилия, имя, отчество…

— А по документам, — говорит баба Даша, — я Даздраперма Ивановна.

— Как? — переспрашиваем мы, не веря своим ушам.

— Да — здра — пер — ма, — повторяет баба Даша по складам, — Да здравствует первое мая, значит. Так родители — коммунисты меня назвали, вот и маюсь всю жизнь с таким имечком.

Вот такие имена давались детям в годы первых пятилеток: Эвир — эпоха войн и революций, Ревмира — мировая революция, Ким — коммунистический интернационал молодежи, Владлен, Владиллен, Вилен, Нинель — в честь В.И.Ленина, Стив, Сталина — в честь И.В.Сталина, Марксина, Марксэн, Марлен, Энгельс, Октябрина, Индустрия, Домна, Прометей, Сократ, Платон, Спартак, Марат, Жорес, причем — в сочетании с традиционно русскими отчествами Ивановна, Петрович и т. п., но Даздраперма во всем этом созвездии — самый яркий перл!

Лето. Вызов на Шахтерскую набережную в овраг «плохо мужчине». На краю оврага, на траве сидят два подвыпивших мужика. Один из них, обращаясь ко мне, говорит:

— Доктор, прикинь, вот мой кореш долго сидел, только вышел, теперь бы ему полежать.

Для тех, кто не понял, перевожу:

— Доктор, войдите в положение, мой приятель длительно находился в заключении, недавно освобожден и просит его госпитализировать.

Во время прохождения курсов повышения квалификации в Ленинграде, ехал я как-то в метро в час пик. Вагон был битком набит людьми. На одной из остановок в него вошел пьяноватый старичок с орденом Отечественной войны на лацкане пиджака. Никто и не подумал уступить ему сидячее место.

Вдруг старичок полез рукой в карман своего пиджака и с громким криком «Черви!» выкинул вверх огромное количество опарышей.

Может, кто не знает: опарыши — это личинки мух, замечательная наживка для рыбалки. Выглядят они мало эстетично — как толстые белые червяки.

Вагон ахнул. Сразу образовалось много свободного места, в том числе и на сидениях. Опарыши ползали по полу и сидениям. Люди смотрели на них с ужасом, с омерзением стряхивали их с себя.

«Вот так вас — сук учить надо ветеранов уважать!» — злорадно произнес старикан и уселся на свободное место. Карманы его топорщились от кулечков с опарышами: то ли он возвращался после неудачной распродажи опарышей рыболовам, то ли специально принес их в метро для «воспитательного аттракциона» — не знаю. Спустя какое-то время он снова полез в карман за опарышами, но мужчины его удержали.

На первой же остановке он вышел. Наверно, пошел в следующий вагон для продолжения своей «педагогической» деятельности.

Обычно после так называемых «армянских» или «перевернутых» суток — это, когда дежуришь сначала ночь, а потом день, что утомляет гораздо сильнее, чем «прямые» сутки, я приходил домой очень уставшим и страшно хотел спать, а моим сыновьям-дошколятам хотелось со мной поиграть. И тогда мы играли в «Мавзолей». Я лежал на диване, как «дедушка-Ленин» в Мавзолее, с закрытыми глазами (спал), а они стояли возле меня в почетном карауле, как часовые, по стойке смирно с ружьями на плечах, периодически торжественно маршируя «гусиным» шагом и отдавая друг другу честь. Так я ухитрялся совмещать приятное с полезным.

Живот у жены заметно округлился. Наши дошколята спросили: почему?

— У мамы в животе растет ребенок, — объяснил им я.

— А какие она ела семечки: черные или белые?

Жена разрешила детям прикладывать ладошки к своему животу, чтобы они смогли почувствовать шевеления малыша, что они стали часто с интересом и удовольствием делать.

— Маме будут разрезать живот? — однажды озабоченно спросил один из них.

— Думаю, что это не понадобится, — ответил я, — когда рождались вы, ей этого не делали.

— А как же ребенок вылупится? — спросил второй.

— Наверное, через пупок! — предположил первый.

— У женщин на теле есть специальная дырочка, — сказал я, — такая маленькая, что ее не видно.

— Как микроб! — с пониманием сказал первый.

— Ведь маленькое отверстие может становиться большим, а потом снова маленьким. Вы можете широко раскрыть рот и глаза, а потом плотно закрыть их, — продолжил я.

Дети с удовольствием проделали эту процедуру.

— Когда ребенок уже готов появиться на свет, дырочка становится достаточно большой, чтоб он смог пролезть, а потом снова становится маленькой, — закончил я.

— Как дырочка в попе, чтоб вылезла большая какашка! — радостно заключил второй и оба захохотали.

Одно время жила у нас в семье очаровательная французская болонка Люси. Ее по просьбе жены привез нам из Москвы крохотным щеночком мой старинный приятель Володя Капитанов. Обладала она веселым и ласковым характером и мы все ее обожали, называя попросту Люськой. Честно выполняя свой собачий долг по охране квартиры, Люська громко тявкала по ночам, заслышав шаги на лестнице, что стало пугать и раздражать жену во время ее беременности младшим ребенком. По настоянию жены пришлось нам со слезами на глазах с Люськой расстаться. Отдали мы ее в хорошие руки и, хоть вспоминали ее часто, совесть нас по этому поводу не мучает.

Когда младшему сыну было года четыре, он, проявляя пытливость ума, листая семейный альбом с фотографиями, обратил внимание на одно странное обстоятельство: на фото, где была хорошенькая собачка, не было его, а там, где был он, ее не было. Почему?

— Видишь ли, — сказал я ему серьезно, — у нас действительно была собака. Твои братья так ее полюбили, что попросили меня сделать из нее им младшего братика. Так у нас появился ты. Учти, если будешь себя плохо вести, я превращу тебя обратно в собаку.

Семен задумался, а потом категорически запротестовал:

— Неправда! Так не бывает!

— Бывает! — хором, принимая условия розыгрыша, подтвердили старшие братья.

Может быть, Сеня и не поверил бы в эту историю, но через несколько дней по телевизору показали кинофильм по Булгакову «Собачье сердце», в котором профессор Преображенский сделал из дворняжки Шарикова, а потом за плохое поведение превратил его назад в дворняжку. А то, что я, как этот профессор, тоже врач, а значит, могу сделать что-то подобное, Сема знал.

На протяжении нескольких лет, стоило Семке в чем-нибудь провиниться, братья напоминали ему о его собачьем происхождении и чем это ему грозит, а он, веря и не веря одновременно, снова и снова внимательно разглядывал фото в семейном альбоме.