Рушель Блаво - 33 способа превращения воды в лекарство

«И пошла Агафья к тому колодцу, о котором рассказала ей Старуха-зима. И набрала воды полное ведро, да еще полведра, да еще крынку, да еще стопку, да еще наперсток. И домой направилась, где сынок ейный хворый лежал уже три года, три месяца и три дня. Да только собралась Агафья всю эту воду на хворого сына своего вылить, как вдруг ставня с окна упала, створка растворилась и запрыгнула в комнату белка лесная. Да и села она Агафье на макушку, та же обмерла вся. Белка же ей молвит человечьим голосом:

– Не спеши ты, тетка Агафья, выливать воду на сынка своего хворого, а дождись ты, тетка Агафья, часа урочного. Тогда и выльешь воду на сынка своего хворого.

Сказала так белка, шасть в окно назад, да и была такова. Агафья же стала тогда гадать да думать, что за час урочный. И в думах тех вышла она из дому да снова направилась к той избушке у самого дремучего леса, где нашла она намедни Старуху-зиму. Да только избушки не было и следа. Стала тогда Агафья горько плакать, а как выплакала все слезы, так тут увидела норку под сосной. Наклонилась туда и спрашивает:

– Человек ты или зверь, а скажи-ка мне теперь, здесь каков урочный час и каков тот час для нас.

А из норки той голос Агафье и отвечает:

– Ты, Агафья, ступай к реке, да найди там родник, да и спроси у родника – он тебе все и расскажет.

С тем и пошла бедная Агафья к реке, нашла родник тот, о котором голос из норки сказал, и спрашивает:

– Родничок мой родничок, а скажи-ка мне дружок, здесь каков урочный час и каков тот час для нас.

Родничок серебряным голоском своим отвечает Агафье:

– Ты, Агафья, пойди в чисто поле, встань, душа моя, под Солнышком вешним, да у Солнышка и спроси.

Так Агафья и сделала: пошла в чисто поле, встала под Солнышко вешнее и спрашивает:

– Солнышко, ты, Солнышко, а скажи-ка, ведрышко, здесь каков урочный час и каков тот час для нас.

Солнышко и отвечает Агафье:

– Ты, матушка, пойди домой, да дождись того часа, когда я буду выше всего в небе, вот и будет твой час урочный.

Агафья пошла домой, дождалась того урочного часа, про который ей сказало Солнышко, дождалась, когда Солнышко оказалось выше всего в небе. И тогда воды и ведро, и полведра, и крынку, и рюмку, и наперсток вылила на сына своего хворого. Встал сынок, поклонился Агафье в ножки да и говорит:

– Спасибо тебе, матушка! Теперь я жив и здоров!

И стали они жить-поживать да добра наживать».

Вот такую сказку принес мне Колька. Думаю, что ты понял, что и в ней речь идет как раз о полуденном часе. Так что, когда Белоусов и Рушель принесут воду, дождитесь полудня и только тогда приступайте.

Удачи тебе!

Твоя дочь Алексия.

– Так что, коллеги, – резюмировал Мессинг, когда документ был прочитан нами, – хотим мы того или нет, а придется нам ждать еще два с половиной часа.

О немцах и гессенских шифровках

– Мишель, – не выдержал я, – может быть, пользуясь тем, что нужный час еще не настал, вы расскажете нам, что происходило с вами? Хотя бы вкратце…

Мессинг вступил с мхатовской паузы: он отвернулся от нас, закрыл глаза и стал что-то бубнить себе под нос, но так, что нельзя было разобрать слова. Впрочем, долго просидеть в одной позе у Мишеля не получилось: он стал ерзать, потом открыл глаза, потом улыбнулся нам, а после этого уже знакомым нам жестом фокусника выудил откуда-то еще один листок.

– А это, коллеги, – произнес Мессинг, подавая нам листок, – утреннее сообщение от Насти.

И мы с Белоусовым вновь углубились в чтение:

Апрель 1945-го – было чему удивиться. Значит, Эдвард до самой победы продолжал вести исследования воды где-то вне гессенской лаборатории? Так хотелось поскорей получить резюме всех тридцати девяти его писем! Меж тем бумаги, которые давал читать нам Мессинг в ожидании полудня, еще не закончились. Уже ни слова не говоря, а бросая таинственные взгляды то на меня, то на Белоусова, то на ожидающего воскрешения Петровича, Мишель достал еще один лист, на котором мы прочли с внутренним трепетом: