Рушель Блаво - 33 способа превращения воды в лекарство

Однажды случилось так (а дело было в 1843 году), что незабвенный Василий Дмитриевич по навету попал в Варшавскую цитадель, знаменитую тем, что оттуда никто никогда не мог убежать – так толсты были стены в ней, так крепки замки и так внимательна охрана. Сосед оклеветал и без того несчастного поэта, сказав жандармам, что Лебелянский пишет в одну варшавскую подпольную газету пасквили на царя, подписываясь псевдонимом «Серый Гагаган». И действительно, под таким странным именем фельетоны, часто стихотворные, появлялись в нелегальной прессе Варшавы начала сороковых годов XIX века. Историки потом доказали, что Василий Дмитриевич Лебелянский ничего общего не имел с Серым Гагаганом. Однако тогда томился великий поэт и человек в цитадели по ложному подозрению целых семь месяцев – до самой амнистии, по которой его выпустили, взяв с нашего гения честное слово, что больше Василий Дмитриевич никаких стихотворных фельетонов на Государя Императора писать не будет. Но те месяцы, что пробыл Лебелянский в темнице, были страшны своим действием на тонкую психику поэта. Первые недели бедный Лебелянский от недостатка воздуха, от давящих стен, с трудом переносил невозможность двигаться, поскольку страдал крайней формой клаустрофобии. Но помнил великий поэт, что дан ему дар вечный и бесконечный, что дар этот не раз приходил на помощь ему в трудные минуты жизни, а потому и в казематах цитадели, испросив перо и бумагу, стал Василий Дмитриевич писать стихи, сам ритм коих обладал сверхъестественными способностями воздействия на того, кто прочтет их вслух или даже проговорит мысленно. И счастливым случаем почел я то, что некогда выучил самый яркий, на мой взгляд, стихотворный текст цитадельного периода творчества Лебелянского. Стихотворение это было озаглавлено согласно авторской интенции и рецептивной стратегии, входящей в эту интенцию. Вот он – аргумент в мою пользу в наших спорах с Блаво относительно заглавий как таковых! Название говорило само за себя: «Краткое послание всем, томящимся в неволе, на облегчение их участи». Мысленно весь этот текст прочел я, пока Ахвана возился с костром:

Когда дочитал я до конца стихотворение Василия Дмитриевича Лебелянского, то сразу ощутил, как стало мне легче, спокойнее. А ведь для этого оно и писалось великим мастером слова, чтобы облегчить не только свою участь, но и участь всех тех, кто оказался в неволе, как сейчас я. И вот уже не столь зловещим показался разводящий костер брахман. Крадущиеся по горам блики – предвестники сумерек – стали видеться как спутники некоей великой благости, которую у мира этого заслужил я непонятно когда и непонятно чем. А тут еще небосвод, что виден мне был сквозь зеленую пелену южных деревьев, озарило такое свечение, которое можно наблюдать лишь в северных наших широтах. Было это, верно, знамение для меня – знамение, обещающее свободу и покой в будущем. Но когда же оно наступит – будущее? Не ведал я тогда об этом. Знал однако твердо, что недолго мне пребывать в плену предателя-проводника, ибо мир этот, столь благоприятствующий мне в прежние времена, и нынче рад будет повернуться лицом в мою сторону, как только такая возможность миру представится. И кто как не я даст такую возможность миру? Да только злой мой гений Ахвана не сидел сложа руки: развел он костер и решил меня порасспрашивать. И откуда у него такой хороший английский? Может, он и по-русски понимает? Однако первый же вопрос Ахваны едва не поверг меня в смятение:

– Зачем вы пришли сюда?

– Ахвана, мы – ученые, исследователи. Мы путешествуем по миру в поисках артефактов древней цивилизации, изучаем их, чтобы потом эти артефакты могли служить на благо людям.